Начались два таких долгих и тяжелых года оккупации. Два года, в течение которых сталинцы не только жили, выживали, но и сопротивлялись, боролись в меру сил.
* * *
…Колонна была длинной. Они всё шли и шли из-за того места, где дорога переваливает за холм. Конвоирующие солдаты то и дело резкими окриками и пинками возвращали в строй шатающихся пленных. Все были одеты в остатки красноармейской формы, грязной и часто – рваной. Знаков различия ни у кого не осталось и лица у всех одинаковые: чёрные от копоти и зимнего ветра, ничего не выражающие, отрешённые и равнодушные. Уже было всё равно, сейчас нужно было только дойти.
Они двигались рядами по шесть человек, и шеренгам этим не было конца. Местные выглядывали из дворов, из окон, из-за заборов, некоторые даже решались бросить еду. Корку хлеба. Ни одна не упала на землю.
Несколько месяцев назад эти же солдаты, опустив глаза, отступали на восток. Тогда они были с оружием. Те самые женщины и бабки из калиток кричали: «А нам что делать? Куда нам?» – а пехота, вся измученная и обессиленная, уходила в сторону Ростова.
Потом было несколько дней безвластия. Тянули всё, что было на виду. Самые расчётливые и дальновидные добывали себе продукты или зерно, остальные грабили бессистемно – из подвалов центрального универмага тащили уцелевшую мануфактуру, кому повезло – те успели разжиться дорогими фотографическими камерами, пацанва добралась до театрального реквизита и, вырядившись в невиданные на посёлке костюмы, устроила среди осенней грязи и луж дуэли на бутафорских шпагах. Один завмаг круглосуточно охранял с какой-то берданкой вверенное ему заведение, не допустив мародерства, и потом явился в комендатуру с докладом и вопросом, кому же их передать. Похвалили. Расстреляли. Зря паспорт показал…
Голова колонны уже поднималась к полуразрушенному клубу Ленина, а за Бальфуровским мостом еще не было видно её конца. Там, где вместо обрушенного пролета установили деревянную секцию в одну полосу движения, словно сквозь узкое горлышко бутылки просачивался людской ручеек. Сверху, со стороны Белого карьера, могло показаться, что это песочные часы тонкой струйкой отмеряют время, только черные точки песчинок какие-то замедленные, будто хотят это время растянуть, не дать ему закончиться.
На вершине склона, напротив Центральной поликлиники города Сталино, стоял остов Дома культуры. Разбитая крыша, пустые оконные проемы, серые стены… Вся прилегающая территория была огорожена столбами, на которых крепилась колючая проволока. Слева от разрушенного здания клуба, чуть в стороне, среди ровного, покрытого снегом поля отчетливо просматривались траншеи, вырытые для укрытия от бомбежек, по периметру стояла охрана и лаяли собаки.
Андрей Губченко рассмотрел все эти подробности еще с дороги – он двигался в числе пленных красноармейцев где-то в середине колонны. Организация места содержания пленных не производила впечатления основательной – происходящее внутри можно было наблюдать с любой точки в округе, из чего капитан Губченко сделал вывод, что это лагерь пересыльный. Капитан не ошибался. В реестрах это место значилось как «Durchgangslager 162» – транзитный лагерь.
Капитан Губченко попал в окружение под Осипенко[126] седьмого октября. Тогда две армии, 9-я и 18-я, оказались отрезаны от своих. Не помогли ни противотанковый ров, ни попытки контрударов, армия Клейста дымила двигателями своих танков в степях Украины и неумолимо продвигалась на восток, нанося удары в неожиданных местах в обход оборонительных сооружений. Несколько месяцев их таскали по разным пересыльным пунктам, ставили на тяжелые земельные работы или разборы завалов на взорванных предприятиях, и вот, похоже, нашлось пристанище. Последнее ли?
Немецкий солдат открыл ворота, и колонна черной змеёй потянулась за колючку Дулага-162. После построения выяснилось, что далеко не всем найдется место в здании. Многие кабинеты были отведены под администрацию, комнаты допросов, а пленных растыкали по оставшимся свободным. Больше всего народу набилось в актовый зал, где даже сохранились остатки сидений, но там уже почти все было занято – это был не первый этап, хотя и самый большой.
По одежде можно понять, какой стаж у пленного. Осенние одеты в шинелях и обуты в ботинки, сапоги носили только в том случае, если они были уже непригодными и подошва держалась уже на бечевке. Кто недавно попал в плен, уже зимой, те чувствовали себя получше, были не так измотаны, да и ватники как-то согревали. Стоял сильный мороз, и резкие порывы ветра делали его невыносимым.
Губченко все же нашел место под стенкой за кулисами сцены, где было теплее относительно других помещений. Обилие людей и отсутствие окон на несколько градусов подняло температуру и, главное, – не дуло. Андрей сполз по стенке, присев на деревянном полу. Организм начал отогреваться, отчего его бросало в дрожь. Руки под шинелью кололо миллионами иголок – возвращалась чувствительность, значит, они не обморожены.
– Чё, паря… Попали мы, да? – обратился к капитану заросший здоровяк. Несмотря на то что он был очень крупным, голод сделал его щеки впалыми, а густая черная щетина только подчеркивала торчащие скулы.
– Угу… – промычал в ответ Андрей. Меньше всего он сейчас нуждался в общении. Обветренные губы опухли и потрескались от холода, нестерпимо хотелось пить.
– Ты это, привались на мое место, я щас вернусь, – негромко проговорил здоровяк.
Губченко сел так, что два места под стеной были заняты, а серая шинель его нового знакомого направилась в сторону выхода из зала, где когда-то была дверь.
Через несколько минут Андрей проснулся от толчка в плечо – сосед вернул его в реальность из провала сознания.
– На, пей. – Здоровяк протянул ему шарик снега, а сам принялся грызть другой снежок.
– Спасибо. – Капитан дрожащими руками поднес снег ко рту и стал аккуратно, на сколько позволяли раны на губах, откусывать по кусочку.
– Борис, – новый знакомый протянул руку.
– Губченко, – ответил ему капитан. – Андрей.
– Будем держаться вместе, Андрюха, – оглядевшись по сторонам, почему-то шепотом сказал здоровяк. – Гречкин я. Тут поодиночке нельзя. Я уже понял. Кантуюсь тут уже две недели. – Капитан обратил внимание на южный говорок собеседника. Так мягко произносят «г» здесь и в Одессе.
– А что ж ты за две недели себе кореша так и не нашел?
– Та были дружочки, да закончились. Тоже, как и ты, из пленных.
– А сам-то – что? – удивился Андрей. Гречкин был одет в ватник военного образца. – Не красноармеец?
– Та не, я из местных. На тулуп не смотри, мне его корефан подогнал перед тем, как дернуть. Мы с ним на шинелку сменялись. На рывок пошел, я ему говорю, мол, тулупом за колючку цепанешься, так там