Щусь, Чубенко и Задов распределились по комнате так, что и атаман Григорьев и его телохранитель находились под контролем. Обратив внимание на то, что его люди стали за спинами гостей, Махно потянулся к своему нагрудному карману.
– Ты не обессудь, Никифор, но прежде, чем мы начнем толковать по нашим делам, я должен разобраться в одной головоломке.
Махно развернул листок и в полной тишине начал читать: «Настоящим сообщаю, что Ваше предложение рассмотрено, Никифор Александрович. Оно позволяет мне, как представителю верховного правителя России, адмирала Колчака, обоснованно рассчитывать на Ваше здравомыслие и последовательную позицию в вопросах освобождения России от большевицкой и прочей нечисти…»
С каждым словом Григорьев бледнел. Этого письма он ждал уже вторую неделю. Какой же тварью оказался Деникин. Как письмо попало к Махно? Деникин решил убрать его руками Нестора? Рой мыслей пролетел в голове у атамана Григорьева, и он не нашел ничего лучшего, как схватиться за оружие. Выстрел, направленный в голову Нестору Махно, с расстояния в полтора метра никакого вреда тому не нанес. И звука пули, бьющей в стену, тоже никто не услышал. Нестор только закрыл глаза, пытаясь сообразить, ранен он или нет. Говорят, что первые секунды после прямого попадания человек боли не чувствует.
Чубенко держал маузер наготове и тут же выстрелил. Пуля вошла в плечо Григорьева, который, свалив с ног Щуся, ринулся к выходу. Адъютанта григорьевского, Трояна, непредусмотрительно ставшего между столом и окном, застрелил Задов.
– Добить его! – скомандовал Махно, и Чубенко, уже поставивший сапог на спину упавшего во дворе Григорьева, сделал выстрел тому в голову.
– На, оботри. – Щусь кинул Чубенко какую-то тряпку, чтобы тот стер кровь со своих сапог.
– Сдох, падлюка? – Махно поддел тело своего врага носком сапога. – А теперь есть пара неотложных дел. Лепетченко, Ваня, скачи в Александрию и наших всех на станцию, как договаривались. А мы к народу пойдем.
К ожидавшим командира григорьевцам, располагавшимся в соседней с деревней посадке, Махно приехал на двух тачанках, которые тут же развернулись к ним своими пулеметами. Разношерстная, вооруженная до зубов публика находилась в недоумении от такого поступка союзников. На поляне воцарилась мертвая тишина.
– Кто из вас селянин? – громко крикнул Махно в толпу, которая стала собираться поближе к тачанкам, но все же на некотором расстоянии.
Робкие голоса раздались с той стороны, куда были нацелены пулеметы.
– Атаман Григорьев предал вас, братья! И нас тоже! – обратился Махно к тем, кто поднял руку. – Он спелся с Деникиным, который имел своей целью угнетение и унижение нашего брата – люда крестьянского!
По толпе пошел ропот, и все, кто были вместе с Махно в тачанках, приготовили оружие.
– Да, да! За предательство это нашим судом он приговорен к расстрелу! И приговор приведен в исполнение! – Махно стоял на тачанке, представляя собой идеальную мишень, но никто выстрелить не решился.
– Кто желает домой, к семье, к земле своей, тот свободен! Только оружие придется здесь положить. Кто готов дальше со мной, бить Деникина и большевиков – тот остается. До конца дня решите. Я все сказал.
Тачанки, не меняя направления прицелов своих «максимов», сорвались с места и в сопровождении конницы отбыли в Александрию на железнодорожную станцию. Иван Лепетченко уже поднял в ружье всех махновцев, которые только и ждали приказа к действию. На товарной станции Махно застал следующую картину: караулы, охранявшие состав, были обезоружены и лежали лицом вниз вместе с паровозной бригадой. Остальные воины Григорьева не рискнули оказать сопротивление и растворились в городе. Весть о выборе между дальнейшей службой и возвращением домой до них еще не дошла.
– Открывали? – Нестор заложил руки за спину и с любопытством разглядывал товарные вагоны, сцепленные с цистерной.
– Тебя ждали, батько! – отрапортовал боец в фуражке без кокарды с треснутым козырьком.
– Вот и хорошо… Лёва, а пусть лишняя публика растворится… – негромко сказал Нестор Задову.
После того как караул под вагонами перешел на противоположную сторону пути, Задов подошел к двери. С грохотом она откатилась в сторону, и наружу посыпались тюки перевязанных десятками шинелей. В двух других находились ящики с боеприпасами. К четвертому вагону Лева Задов подходил с дрожащими коленями – на кону был его авторитет и признание атамана. Если он ошибся – головы не сносить. Да, для устранения Григорьева были достаточно весомые причины, но кто его знает, решился бы на это Махно, если бы не данные о сокровищах Одесского госбанка…
– Открывай, Лёва! – Нестору было интересно убедиться в правоте своего начальника контрразведки. Про себя он уже проговорил, что если сокровищ там не окажется, то с Лёвой придется прощаться – о холостых патронах в револьвере Григорьева атаман уже и не помнил.
Дверь поддалась со скрипом, поначалу ее ролики заклинило в полозьях вагона. Задов со злостью дернул ее в сторону открытия еще раз, и образовалась щель, сквозь которую можно было проникнуть внутрь. Лёва не стал дожидаться команды и запрыгнул внутрь.
– Это ж надо таким дураком быть, возить скарбы в соседнем вагоне с боеприпасами! – счастливая рыжая физиономия Лёвы Задова лучезарно сияла сквозь узкую щель вагонной двери…
* * *
9 августа 1937 года. Мариуполь
Возле двухэтажного здания по проспекту Республики, дом 40[123] в Мариуполе местные предпочитали без надобности не ходить, а уж если совсем никак – переходили на другую сторону дороги, чтобы лишний раз не попадаться на глаза людям в синих фуражках.
Черная новенькая «эмка», только поступившая на баланс Мариупольского городского отдела НКВД, подкатила к зданию со двора – к служебному входу. Долговязый пассажир при выходе из задней двери, пытаясь сохранить равновесие, больно ударился головой о кузов – его руки были сзади закованы в наручники.
– А когда-то с парадного заходил… – заведующий магазином завода имени Ильича Иван Лепетченко действительно бывал здесь не раз. Пару визитов совершил даже в статусе задержанного, но каждый раз его отпускали, поднимая картотеку – завмаг числился нештатным сотрудником ОГПУ.
– Молчать! – рявкнул на него опер.
С этого момента жизнь и карьера агента Феди кардинально изменилась. Ежедневные допросы, допросы с пристрастием, допросы с очень большим пристрастием превратили его существование в ад.
– Пятнадцать лет ты водил органы за нос! Думаешь, это может сойти с рук? – орал на него следователь. И бил, бил, бил…
В один из дней, выплюнув очередной зуб, Лепетченко простонал:
– Я всё, что знал, уже сказал. Мне что, надо придумывать? Скажите что, я подпишу… Хватит лупить, уже живого места не осталось…