Собака завиляла хвостом, шмыгнула носом и вновь чихнула.
– Дух здесь тяжкий, – сказал старшина Туманов. – Даже псу не по нутру пришелся.
Едва он успел произнести последние слова, как чихнул сам. Чирков тоже почувствовал резкий щекочущий запах, которого еще минуту назад не было ни в штольне, ни в зале.
Подняв фонарик, благодаря чему луч удлинился, Чирков осветил дальний край зала, куда выходили шесть туннелей. Белый дым канатом вытягивался из крайнего левого туннеля и расползался по залу, точно туман.
– Дымовая шашка, – сказал Чирков. – Без противогаза здесь делать нечего. Уходим.
Они проскользнули в горловину штольни и ускорили шаг. Собака опередила мужчин. Повизгивая и чихая, она бежала впереди. Газ расползался медленно и не преследовал их. Без приключений они добрались до отверстия близ трансформаторной будки. Первым выбрался из штольни капитан Чирков, которого подсадил старшина. Потом Чирков вытащил собаку и с помощью ремня – старшину Туманова.
Голубые проблески у горизонта затянула дымчатая пелена. Ветер вновь выколачивал из туч колючий и холодный дождь. День был хмурый, унылый.
– Старшина, – сказал Чирков, – сейчас мы с тобой разойдемся. Ты на попутной машине в рыбколхоз «Черноморский». Уточнишь, когда скрылась учительница. И скрылась ли вообще… А я возьму в гарнизоне солдат с противогазами. И мы прочешем каменоломню насквозь.
– Ясно, товарищ капитан.
Старшина вышел на середину дороги, остановил едущую навстречу машину. В кабине, кроме шофера, сидели еще двое солдат.
Туманов сказал:
– Подбросьте до рыбколхоза.
– Можно.
Старшина Туманов забрался в кузов. Он стал лицом вперед, положив руки на кабину. Капитан Чирков видел, как дождь стегал старшину, большого и широкого…
Испорченное пианино
– Здравствуйте. Вы Татьяна Дорофеева?
Татьяна, не скрывая удивления, разглядывала незнакомую женщину, стоящую на пороге квартиры.
– Да. Я Татьяна Дорофеева.
– Извините меня. Мы незнакомы. Но Валерий рассказывал о вас столько хорошего.
– Валерий?
– Сизов… – Женщина говорила стеснительно и немного заискивающе. Последнее и расположило к ней Татьяну.
– Входите, – сказала Татьяна.
У женщины в руке был потертый спортивный чемоданчик.
– Я только на одну минутку, – сказала женщина. – Хотела посмотреть на вас.
– Раздевайтесь.
Женщина все еще стеснялась:
– Нет, нет… Зачем же… Я не могу вас обременять.
Татьяна спросила:
– Вы знали Валерия Сизова?
– Да. Я хорошо его знала. И… должна признаться, именно я явилась невольной причиной вашей ссоры. То письмо, которое нашли вы, было моим.
Взгляд у Татьяны похолодел:
– Вот как…
– Да, – печально сказала женщина и опустила голову.
– И вы посмели ко мне прийти?!
– Посмела… Потому что хотела сказать: он ни в чем не виноват.
– Какое это имеет теперь значение?
– Справедливость всегда имеет значение. Она нужна всем, даже мертвым.
– Я в это не верю.
– Вы красивая женщина. Вы не знаете, не можете знать, что такое безответная любовь. А я… Я росла с Валерием в одном городе. Я знала его с детства. И всегда любила его. А он меня нет. У нас сложились хорошие, дружеские отношения. Многие не верят в такие отношения между мужчиной и женщиной. Но они могут быть… В том случае, если только один крепко любит, а другой не любит совсем. У того же, кто любит, не хватает сил расстаться. Получается боль, печаль… Иногда все это и называют доброй, хорошей дружбой.
Женщина умолкла, словно для того, чтобы вдохнуть воздух. Татьяна сказала:
– Все-таки разденьтесь. И пойдемте в комнату. Неудобно разговаривать в прихожей.
– Спасибо. Я воспользуюсь вашим гостеприимством. Но ненадолго. Сегодня я уезжаю в Поти. И мне еще нужно позаботиться о билете.
– Это непростое дело – достать билет до Поти, – покачала головой Татьяна, удивившись непрактичности женщины. И чувство участия шевельнулось в душе. И она сказала: – У вас промокли ноги.
– Я наследила. Извините… Очень сыро.
– Здесь всегда сырая весна… Вот мои тапочки. – Татьяна почувствовала себя гостеприимной хозяйкой. Это придало ей бодрости, уверенности.
– Спасибо, – покраснела женщина. – Мне, честное слово, неловко.
– А чулки можно высушить на чайнике. Я поступаю так. Нагрею чайник. Оберну его полотенцем. А сверху – чулки. Высыхают моментально.
Женщина смущенно улыбалась, не решаясь сдвинуться с места:
– Я причинила вам столько хлопот. Зашла на минуту. А застряну на час…
– Стоит ли об этом задумываться. Война ведь…
– Война… – со вздохом согласилась женщина.
Тапочки из мягкой козлиной кожи Татьяна выменяла на рынке у черноглазого пожилого адыгейца за пайку хлеба. Они были легкие и теплые. И женщина, надев их, казалось, непроизвольно воскликнула:
– Какая прелесть!
В комнате Татьяна сказала:
– Мы почти знакомы. А я не знаю, как вас зовут.
– Серафима Андреевна Погожева, – ответила женщина.
– Вы жили где-то поблизости? – спросила Дорофеева.
– В Перевальном. Я работала там в госпитале сестрой-хозяйкой.
– Перевальный. До войны это было шикарное местечко. Я ездила туда со своим вторым мужем.
Погожева удивилась:
– Такая юная! И уже дважды побывали замужем.
Татьяна весело ответила:
– Было бы желание.
– Вам можно позавидовать.
– Напрасно. Я, в сущности, несчастный человек. Другие думают обо мне: легкомысленная, падкая на мужчин, корыстная. Я же ни то, ни другое, ни третье. Я только ищу счастья. Мне хочется быть немножко счастливой. Имею я на это право?
– Каждый человек задумывается над подобным вопросом. Но мне кажется, если представлять счастье, как нечто материальное, то такого счастья гораздо меньше, чем людей на земле. Вот люди и отнимают его друг у друга, как футболисты мячик.
– По-вашему получается, что и немцы воюют за свое счастье?
– В их понимании да, – спокойно ответила Погожева.
– Так можно оправдать все, – не согласилась Татьяна.
И неприязнь к женщине вновь коснулась сердца. И подумалось: не следовало ее пускать в дом. Лучше бы сразу: вот бог – вот порог.
– Это не открытие. Оправдать действительно можно все, – ответила Погожева, внимательно оглядывая комнату.
– Даже убийство? – насторожилась Татьяна. Стояла не двигаясь, согнув руки в локтях, словно готовясь защищаться.
– Почитайте Достоевского.
– Он скучно пишет, – призналась Татьяна. И расслабилась: опять книги, надоели в библиотеке.
– Вчитайтесь. Это только кажется…
– Попробую после войны… – ответила Татьяна с небольшой, но все же заметной долей пренебрежения. – А пока снимите чулки, Серафима Андреевна. Я разожгу примус и поставлю чайник.
Серафима Андреевна Погожева (она же Ефросинья Петровна Деветьярова, она же – по картотеке абвера – Клара Фест) меньше всего была намерена вступать в пространные разговоры о счастье и смысле жизни. Иначе говоря, попусту терять время. Но случилось так, что в тот момент, когда Погожева стояла возле двери Дорофеевой и нажимала кнопку звонка, из соседней квартиры вышла старушка и сказала:
– Татьяны может и не быть дома.
Пришлось повернуться к бабушке,