Головную походную заставу возглавлял лейтенант Черкашин. Шли по три человека, оглядывая обочины просеки, которая незаметно превратилась в наезженную колею. Наткнулись на бойца, который сидел на катушке с проводом и перематывал обмотки. Завидев своих, боец поднялся, закинул катушку за спину и попросил:
– Можно я к вам, хлопцы, прибьюся?
– Прибивайся, – разрешил Андрей. – Документы есть?
– Вон мой документ! – встряхнул катушку за спиной боец и представился: – Красноармеец Стефановский Владимир Ильич, рота связи пятнадцатого полка.
– Откуда идешь?
– Из Черемхи. А так я тутэйший. Из Ошмян. Может, слыхали?
– Не слыхал. Поляк? – спросил Черкашин, уловив непривычный выговор.
– Белорус. А по должности старший телефонист.
– Может, связью нас обеспечишь? – усмехнулся лейтенант.
– Телефон есть, так обеспечу.
– Вот беда, телефон дома забыл… Боец ты справный, гляжу. При катушке, фляжке и вещмешке. А в мешке, наверное, и котелок?
– А як жешь!
– А ружье твое где?
– А ружья нема. Не выдали.
– Как это не выдали?!
– У нас «ружейка» в бункере размещалась. А как немцы шарахнули, так и открыть не смогли. Дежурного по роте посередке разорвало, и ключи у него то ли в мясо впечатались, то ли улетели.
– Улетели? А сбить замок не догадались?
– Был бы навесной – сбили бы. А так – бункер бетонный и замок внутри…
– Да-а… История.
– Да мое дело простое – катушку сматывай-разматывай. Стрелять особо некогда.
Двинулись дальше…
А вокруг чащоба. Стволы стояли один к одному, будто бревна в остроге. Ни пройти, ни пролезть, если бы не просека. Узкая поначалу, она расширялась по мере приближения к перекрестку.
Пуща – лесная душа Белоруссии. Сарматский лес. Белорусская тайга. И куда ни глянь – всюду корабельные рощи, мачтовые сосны… Ветер вздувал над мачтовыми соснами невидимые паруса.
Вот в соснах красиво засвиристела лесная птаха, и Стефановский мастерски ей откликнулся. Он еще умел и птицам подражать! Но и Андрей с малолетства владел этим искусством – дроздов дразнил, голубей. Он изобразил крик перепела. Бойцы, шедшие за ним, заулыбались – уж очень похоже выходило!
Пулеметная очередь секанула из кустов бересклета – ударила почти в упор, с дистанции кинжального удара. Упали сразу трое – навзничь. Остальные, повинуясь инстинкту, метнулись в сторону – напропалую. Может, и еще кто упал, Черкашин не видел. Сам мчался в спасительные заросли, не чуя ног.
Пальба.
Крики.
Мат.
Свист пуль над головой и мимо плеч. Падали ветки, срезанные, как секатором. Андрей видел, как пуля долбанула Стефановского в спину – прямо в катушку. Связист торкнулся вперед, как от хорошего пинка, но устоял, побежал, пригибаясь в три погибели.
Лишь отскочив от пулеметного – в три ствола – густого огня, взвод залег и стал беспорядочно отстреливаться.
Только тут Андрей слегка отошел от шока: откуда тут немцы? В глубине Пущи? Десант? Впрочем, все догадки потом. Сейчас самое главное – подавить пулеметы. Но чем? Гранатами? Но попробуй подползи на дистанцию броска. Да и куда бросать – засада хорошо прикрылась. Пулеметы били попеременно. Их наверняка услышала основная колонна, и теперь рота охраны, конечно же, ударит во фланг. Капитан Зерницын и не такое видал.
Как подумал, так и вышло. Андрей ясно услышал торопливый клекот «дегтярей». Наши идут! Они приближались, они шли на выручку! Заслышали их и немцы – неподалеку взревели мотоциклетные моторы, и пулеметчики умчались, не желая вступать в затяжной бой. Все стихло. Черкашин осторожно выглянул из кустов. На дороге по-прежнему лежали трое убитых, неловко подвернув ноги, нелепо закинув руки. Он узнал их.
Если мертвому сразу глаза не закроешь,
То потом их уже не закрыть никогда
И с глазами открытыми так и зароешь,
В плащ-палатку пробитую труп закатав.
И хотя никакой нет вины за тобою,
Ты почувствуешь вдруг, от него уходя,
Будто он с укоризной и тихою болью
Сквозь могильную землю глядит на тебя[19].
А вокруг безмолвно стоял величественный лес. Как будто ничего и не было. А ведь и в самом деле никакого дела не было этим столетним великанам до людских страстей, битв, потерь, поединков… Природа стыдливо задернула все туманом. Солнце пробивалось сквозь плотную дымку бледно-серебряное, словно интендантская кокарда.
Здесь властвовали иные силы. Стволы сосен и грабов, казалось, были расставлены здесь в особом, непостижимом порядке. Они мощно выхлестывали из земли и врастали в небо своими буйными кронами, стройные, почти без ветвей и сучьев, они уходили ввысь по крутым дугам, по своим лесным траекториям. Можно было бы представить, что все эти исполины собрались здесь на погребальную церемонию, на отпевание погибших. Однако никто не отпевал убитых бойцов, и вся «церемония» свелась к тому, что их оттащили за ноги в противопожарную канаву и забросали валежником. Остальное – на волю Пущи…
Глава десятая. «Чтоб прорваться через Щару…»
Васильцов верил в Бога с раннего детства и по декабрь 1920 года, когда расстреляли Алексея. А ведь Константин и еще миллионы людей призывали Бога: «Отче наш, да будет воля Твоя на земли, яко на небеси…» Но на земле царствовала другая воля – воля Дьявола и его слуг в роде Бела Куна и Розалии Залкинд. И всемогущий Бог не смог предотвратить вопиющую несправедливость – гекатомбу в Крыму, массовые расстрелы ни в чем неповинных людей, он предал их в руки бесов-палачей. Так, с обидой на Всевышнего Васильцов прожил до того дня, когда в Москве бесы взорвали храм Христа Спасителя, и Бог не спас чудо-собор, «дом Божий». Свой дом на земле.
Почему?
5 декабря 1931 года он со своей ротой стоял в оцеплении места взрыва. Он видел, как храм устоял после первого взрыва и как потом окутался известковой пылью после второго. Пыль поднялась высоко в небо, и он ясно увидел, как над руинами обрушенного храма встала фигура старца в дымном сером хитоне. То было самое настоящее видение. И начальник группы оцепления невольно перекрестился. Никто из окружающих не заметил крестного знамения краскома – красного командира. Крестились в ту минуту многие, и, конечно же, все взгляды были устремлены на рушащийся собор. Но именно в ту минуту Константин понял, что храм рухнул потому, что он перестал верить в Бога, а значит, предал своим безверием храм Христа Спасителя, всенародного памятника в честь победы над нашествием Наполеона. Именно потому он и взлетел на воздух. Вознесся! Да, это было второе вознесение Спасителя в облике храма. А он, Константин Васильцов, оказался при этом в роли Фомы Неверующего, а точнее, сотника Лонгина, воины которого точно так же стояли в оцеплении, как и красноармейцы Васильцова. Да и чин у него был равнозначный сотнику. Все совпадало самым удивительным образом.
В тот же день, вернувшись домой, Константин надел нательный крестик… В тот же день он понял, что России предвещено новое испытание. Так оно и вышло спустя ровно десять лет… И вот он в центре новой Голгофы – Беловежской… И это была самая настоящая кара небесная! Кара с небес. В сорок первом воинственных безбожников (даже языческая римская империя не знала такого кощунства), армию красных богоборцев – РККА – постигла кара с небес, именно с неба обрушились на их головы удары немецкой авиации. Люфтваффе – бич Божий.
* * *
Отправив связных в полки и не дождавшись их