Мех барсуков и рыжий мех лисиц,
Прокушенный оскаленным капканом.
Крутая Обь и вспененный Иртыш
Скрестили крепко
Взбухнувшие жилы,
И, раздвигая лодками камыш,
Спешат на съезд
От промысловых крыш
Нахмуренные старожилы…
И на призыв знакомый горячей
Страна охоты
Мужественно встала
От казахстанских выжженных степей
До берегов кудлатого Байкала.
Сибирь, Сибирь!
Ты затаилась злей,
Кедровой шкурой дебрей обрастая,
Но для республики
Найдем во мгле твоей
Задымленную проседь соболей
И горный снег
Бесценных горностаев!..
– Кто написал, кто автор? – допытывался Андрей у чтеца.
– Павел Васильев, сибиряк из Усть-Каменогорска, – отвечал вполголоса Кукура. – Только вы не шумите о том.
– Почему?
– Нет больше такого поэта. Расстреляли. Врагом народа оказался.
– Быть такого не может!
– Может, не может, а человека нет. И поэта такого нет. Это уж я на свой страх и риск читаю. Без оглашения имени. Не подведите, прошу.
– Не подведу. А за стихи спасибо! Еще бы почитал, если есть.
– Есть. Но только между нами.
И старшина передал весьма затертую книжицу поэм Павла Васильева.
На другой день во дворце Потоцких началось прослушивание дивизионных певцов и гармонистов. В отборочном жюри было два человека: капельмейстер дивизионного оркестра интендант 2-го ранга Ветошкин и старшина Кукура. Они весьма придирчиво определяли репертуар исполнителей, их вокальные и хореографические данные.
Потом играл оркестр. Тонконогий капельмейстер дирижировал скупо и элегантно – без палочки, одними кистями. Щеки у музыкантов с натуги алели в цвет петлиц. Трубачи запрокидывали головы так, что фуражки падали.
Человеческие басы, тенора и баритоны, вправленные в тесное золото труб, разносились строгими сверкающими кликами, будто были одеты эти голоса в парадные мундиры. Грустно и грозно курлыкали басы, кликушествовали, заливались фанфары. Заслушаешься… Но сердце комиссара Потапова не размягчила даже любимая духовая музыка. Как вовремя он обнаружил в программе концерта стихи опального поэта! Не хватало загреметь с ними под фанфары. И он распорядился отправить старшину Кукуру от греха подальше по месту основной службы – в 25-ю танковую. Отправил его с почти отеческим напутствием: «сиди тихо и нигде с этими стихами не выступай!» С тем Петр и укатил на попутном грузовике в родной Бельск.
Глава тринадцатая. Покушение на комдива
Незнамова конвоировали… Зеленые кущи Беловежья тянулись долго. Шли без привалов, вместо отдыха переводя притомившихся коней с шага на строевую рысь. Хлопцы, или хлопаки, как они себя называли, несколько раз пытались разговорить, расположить к себе Незнамова. Но они плохо изъяснялись по-русски. Тем не менее старшина почти все понимал, однако большей частью отмалчивался, пытаясь найти выход из ловушки, в которую он сам себя завел. Влип в халепу, как говорили в Волковыске.
Оба парня были его ровесниками, или почти одногодки. И оба, бесспорно, храбрецами. То, что они добровольно пустились в довольно рискованную авантюру, даже нравилось Незнамову. Другое дело, что его участие в ней носило жертвенный характер. Им пользовались, как прикрытием, как приманкой, а это было поперек души донского казака.
– Слухай, хлопче, – подъехал к нему старшой, тот, что сидел на Шеремете – Стах. – Если вшистко шен уложи, выпушьчимы чен до дому.
– Выпустил волк кобылу, – невесело усмехался старшина. – Оставил хвост да гриву.
– Выпушьчимы, як Бога кохам!
– Бога, может быть, ты и кохаешь, но я тебе не брат и не сват.
– Зостанешь братем, если вшистко выйдзи.
Второй спутник-конвоир, Владек, все больше молчал или же напевал песенку про уланов:
Прибыли уланы под окенко.
Кричат, просят: «Пусти нас, паненка!»,
Светит месяц прямо да в окенко,
В белой в нем рубашечке паненка:
«Святый Езус, что это за войско?»,
Отворяй скорее, нас не бойся!..
Иногда в такт песенке он рубил нависавшие ветки стеком, добротным кожаным стеком, по всей видимости, немецкой выделки.
И тут Незнамова осенило: в правой кобуре его седла должен быть пластунский нож, и, похоже, его не изъяли при обыске. Он открыл клапан, просунул руку – тяжелая сталь боевого ножа легла в ладонь! Он быстро закрыл седельную сумку. На душе посветлело. Вооружен! Конечно, против автоматов его конвоиров это слабовато будет. Но ведь он мастерски метал этот нож, всаживая в стволы сосен почти на палец. Теперь мысли потекли по-иному. В крови зажегся боевой задор. Теперь он знает, как быть! Он даже стал напевать сам себе:
Ой, Альбина, малина, Альбина моя…
В саду ягода рябина, Альбина моя…
Кони изрядно притомились, но все же в шестом вечернему часу показались предместья Высоко-Литовска. Командир полка, напутствуя его, сказал, что штаб 49-й дивизии он найдет безошибочно – самое большое и самое красивое здание в местечке, бывший графский дворец. Так оно и вышло. Высокую крышу дворца он заметил еще из парка. Приближалась конечная цель их путешествия, и от одной только мысли, что еще чуть-чуть – и начнется внезапный бой, у Незнамова колотилось сердце. За себя он не боялся. Опасался, что аковцы успеют положить полковника раньше, чем он сможет им помешать. Но где же охрана штаба? Охрана должна начинаться, как у них в Волковыске, на дальних подступах к объекту. Но дорожки парка, по которым они ехали, пустовали. Их остановили шагов за сто на подходе к дворцу. Старшина предъявил документы и сказал, что у него пакет для личной передачи полковнику Васильцову и что этих коней он привел в подарок от своего комдива – генерала Зыбина. Старший поста, загорелый до черноты сержант, покрутил ручку полевого телефона.
– Тут комдиву коней привели. Из Волковыска… Ага. Старшина Незнамов и еще двое сопровождающих… Есть!
Он положил трубку и приветливо кивнул:
– Проходьте! Эх, кони-звери! Красавцы! – похлопал он Драчуна по крупу.
Конники не спеша подъехали к колоннадному крыльцу. Незнамов напрягся. Он знал, что делать. Но и его спутники скрытно приготовились к бою – перевесили автоматы на грудь и сняли предохранители. Счет пошел на минуты, если не на секунды… Вот сейчас выйдет полковник. Вот сейчас… Нервы у Нежданова сдали. Он пригнулся к конской шее и быстро вытащил из расстегнутой заранее кобуры тяжелый пластунский нож, из согнутого положения, резко распрямившись, метнул клинок в Стаха. Есть! Попадание, как всегда, было точным. Ахнув, старшой схватился за грудь и стал медленно сползать с седла. В следующую секунду Незнамов рванул повод влево и заставил своего Драчуна резко толкнуть стоявшего рядом Шеремета. Более того, старшина успел ударить его носком сапога под дых, и конь взвился в ту самую минуту, когда надо было стрелять в вышедшего на крыльцо полковника. Васильцов застыл между колонн: на его глазах разворачивался конный бой, точнее, поединок всадников, проще говоря – самая настоящая драка. Владек, приподнятый конем, не успел вскинуть автомат. Незнамов вцепился в него прямо из своего седла и свалил наземь. Только тут подбежал боец-охранник, и вдвоем они вырвали оружие из крепких рук террориста. Владек изрыгал ругательства, польские, русские, но уже ничего не мог поделать – его пригнули, заломив руки за спину. Плащ-накидка сползла, и все увидели уланский мундир, перехваченный ремнем с двумя гранатными сумками.
– Курррва!