Несмотря на немецкую фамилию, Саша мягко шокает и гэкает, удлиняет окончания, как все местные. Из-за этого собеседник кажется бесхитростным и простодушным. Я не раз попадался на эту обманчивую иллюзию. Сейчас Саша рассказывает о последних своих делах по школе, «крайних», как здесь говорят. Вроде всё успешно. «Жалко, я не пробивная», – подытоживает она. Ну-ну. Конечно.
– Кстати, забыла сказать, меня уволили, – говорит Саша.
Первое, что я делаю в таких ситуациях, – морщусь и чешу бровь. Сейчас этого явно мало, ничего не придумал, повторил дважды. В принципе, уволить её мечтали давно. Квакание раздавалось все эти полтора года. Формальная причина – отсутствие педагогического образования. Но ведь она уже и не ведёт уроки. Исключительно директор, управленец. Тем не менее зависть непобедима, а внесистемность наказуема.
– И всё равно продолжаешь?
– Как по-другому? – отвечает она.
Не знаю, что и сказать. Она делает жест рукой: мол, что ж, убиваться теперь, что ли. В конце концов, вокруг люди, надо смириться.
Саша, а на самом деле даже Шура, очень юна, когда улыбается. Не попадём сегодня в Счастье. Хоть и побитый городок, но что-то в нём есть. Какое-то своё обаяние. А недостатки есть у всего. У всех. Вот Шура, например, курит. А я женат.
Она встаёт, направляется к своему тёртому «опелю». Дороги перекрыты. Стоять на месте не в её характере. Водружает себя на водительское, хлопает дверью, поправляет причёску, глядя в обзорное, потом откидывает какие-то папки с переднего и смотрит на меня. Остаюсь сидеть. Счастье не ведает будущего.
Разговор у вершины холма
У азиатов существовала забава помещать младенца в ящик. Тело росло и деформировалось, получался квадратный человечек. У Гюго в романе «Человек, который смеётся» описано похожее – торговцы уродами покупали детей, искажали их операциями или помещением в форму, потом продавали на потеху. Но человек – это не только тело. «Если Гуинплен смеётся, это означает он плачет», – в те дни я как раз читал Гюго.
Люди часто дарят то, что пора выбросить. Пусть их совесть будет спокойна. Они мудаки. Но в целом мир более гармоничен, когда в нём больше людей с упокоенной совестью. Я пребывал в благодушном настроении, почитывая в отсутствие интернета потрёпанные издания полувековой давности, присланные в качестве гуманитарки. Покончив с соцреализмом, взялся за историческую беллетристику, совершив побег от действительности в вымышленные миры, где поступь истории разумна, деяния героев имеют смысл, а справедливость дожидается своего часа.
Отработав в Лисичанске, вновь завернул на юг, к Матросской, – одноэтажному кварталу на холме с прекрасным видом на реку и убогому внутри. Грунтовые улочки, частные домики скромно-дачного или показательно-зажиточного вида. Мирно и тихо. Несмотря на высокое расположение, район не пострадал. Это внушало надежду.
Дело обычное – поступила просьба найти человека, узнать, как жив-здоров, наладить связь. Но с ходу найти искомого не получилось, слишком путаными оказались адреса. Обозначения отсутствовали, за два десятка лет переименований всё перемешалось, сложились другие ориентиры. Мы уже приезжали сюда недавно, потратили много времени, кажется, были у каждого дома, расспросили каждого встреченного – безрезультатно.
Просивший помощи указал эстонский номер телефона. Ничего удивительного. Люди всего мира смотрят новости, ужасаются, вспоминая о близких, живущих среди этих событий, желают помочь. Мы не разделяем добро на «для своих» и «чужих», иначе грош ему цена. Но и в творении добра есть изъян – каждый делает это для себя. Комплексы, травмы, причастность, самоуважение. Много эгоистичных причин, дарующих себялюбие. И так сказать, «пока небо и земля не прейдут, не изменится от этого закона ни единая йота». Если б было иначе, добро считалось бы нормой.
В тот день я решил повторить прежний алгоритм, не придумывая ничего нового. Попробовать ещё раз, потом снова, а потом опять и так далее. Обычно это даёт результат, хотя и требует некоторого упорства. Как сказано, «стучите и отворят». Мне нравится выражать иначе: «У дятла голова не болит». Вселенная благоволит настойчивым. Помощь сама пришла, откуда не ждали.
Завидев невдалеке назойливое, как птичья клякса на лобовом стекле, яркое движущееся пятно, сразу подумал – наш шанс. Навстречу семенила нетвёрдой походкой растрёпанная лахудра в жёлтом халате, на ходу вопрошая: «Шо привезли? Даёте шо-нибудь? А мне? Мы бедствуем. Да давайте шо угодно». Блаженны нищие духом. Молодая, но уже с испитым лицом, в шлёпках, несмотря на ёжистую осеннюю свежесть, вислой грудью под мужской майкой, с ходу взялась решить проблему: «Нина Михална? Не помню. Ща найдём». В её словах сквозила надежда на дивиденды, целенаправленное неравнодушие всегда корыстно. С полчаса побегав за ней, нашли искомый адрес. Но пенсионерки не оказалось. Что ж, тоже результат. Можно попробовать ещё раз, потом снова, а потом опять. Схема рабочая.
Поддатая шлёндра стала волноваться, что останется без вознаграждения, я успокоил её, дав сотню на пузырь и продукты, чтоб не была голодной. Люди вокруг нужны нам лишь для чего-то. Сказал ей – если узнает, точно ли здесь живёт пенсионерка, время, когда та дома, и найдёт способ связаться со мной, одарю всеми богатствами.
– Пятьсот деньгой и продукты! – зарядила она.
Я примерно на то и рассчитывал, запросы алкомузы оказались невелики. Бинго! Кроткие унаследуют землю. Я посмеялся и стал писать на листке номер.
– Да знаю, знаю, милый, – перебила она, когда попробовал инструктировать. – Найду кого-нибудь, напишут тебе.
Ишь ты… Понятно, не хуже меня в курсе, как передать весточку, а ведь даже телефона нет. Человек легко приспосабливается ко всему. Отсюда километров десять до места, где ловит связь, плюс лезть повыше, ждать, выискивать волну. Те, у кого есть телефоны, раз в сутки снаряжают посыльного, чтоб вывез аппараты в зону связи, где отправятся их СМС и пиликнут ответные. Я вежливо улыбнулся её деловой уверенности.
– Симпатишная? – неожиданно спросила она и игриво скосила глаза.
Посмотрел на неё пристальней. И Соломон во всей славе не наряжался так. Хотел сказать «была когда-то». Не решился обидеть. Не делай другому того, чего не желаешь себе. В конце концов, её раскатали обстоятельства. Может, окружение. Может, добила война.
– Этанол красоты, – хмуро отшутился я.
Не считала юмор. Ну и хорошо. Не имеет значения. Известно, что скажет дальше.
– Хочешь расслабиться?
Улыбается, чуть набычив голову. Уже переигрывает. Готовая тут же сказать «недорого». Бедное человечество.
Подумалось, ведь если вся эта война закончится ядерным пеплом и вдруг выживу один среди немногих, найду это чудо, которое тоже выживет, как и все неприкаянные, взойду на этот холм. И назову её по имени, и начну новое человечество. Ибо любовь есть необходимость.
– Если все языки умолкнут и знание упразднится… Прекратятся пророчества… Утихнут кимвалы звучащие и медь звенящая… И обратимся лицом к лицу… Кто был в младенчестве, станет мужем и…
– Мужем-то не обязательно…
Я знаю. Отвёл глаза. Птицы небесные. Не сеют, не жнут, не делают запасов… Под лобовым – Гюго. Закладка на главе «Взгляды человека, выброшенного на обочину жизни». Кивком попрощался с молодой выпивохой, поднял стекло, поехал. В зеркале видел, как махала вслед, поставив пакеты на землю.
* * *
Спустя неделю от бывшей красивой девушки пришло сообщение. Всё было указано чётко. Назначив день, мы выехали и действительно застали Нину Михалну на месте. Но, как ни странно, поблагодарив, она отказалась от помощи и контактов.
– У меня нет родственников, – огорошила она.
Обеими ладонями поправила голубой платок на волосах. Не такая уж и старенькая. Сухая и аккуратная, лет около семидесяти, выглядит крепко. Платок приспущен на затылок, обнажая седину. Сухие руки без конца одёргивают карман куртки. Наверное, волнуется. Хотя причин нет.
Чуть смущаясь, добавила – не откажется от любых книг. Телевидения и интернета нет, скука. Плюс тоска по родному