Раздражённо перерыв бардачок в поисках сигареты, а может, и корвалола, не найдя, Семён откидывается на сиденье и закрывает глаза. Воспоминания Афгана и других земных конфликтов смешиваются с виденным здесь. Он давно знает – всё это одна война, которая была прежде и будет после. Но рад, что в строю и всё ещё ведёт битву. Он кряхтит и снова долго кашляет, даже не открывая глаз. Онтология.
Настя никак не может сделать крутой кадр. Она юна, чуть взбалмошна и инфантильна, старается улизнуть от рутинной складской работы и стремится на выезды, где вау-эмоции смешиваются с испугом. Это захватывает. Любит она и фото подбитых танков, и выгоревших девятиэтажек, на фоне которых предстаёт в образе воительницы. На ней тактический шлем и камуфляжная куртка. Броники перепадают нам редко, мы сразу дарим их ополченцам – те идут на штурмы, имея из защиты только иконки в нагрудных карманах. А вот шлемы никому не нужны. Казалось бы, странно – голова уязвимее, важнее. Но здесь боятся ранений, быстрая смерть считается избавлением.
Сегодня мы без шлемов. Как и всегда. Семён снова привычно шлёпает себя по карманам в поисках сигарет. «Не лизалась бы ты с этим псом», – хмуро высказывается он из машины. Щенку месяца четыре, все понимают, что это значит. «Насть, хватит обниматься, неизвестно, что с ним», – вразумляет за Семёном Лена. Но Настя не врубается: «Может, заберём? Смотрите какой пупс! Он же брошенный?» Семён махнул рукой, Елена тоже не стала объяснять, просто подошла и утянула Настю в машину. Слава Богу, рядом появилась мать с обвисшими сосками, подошла, осторожно обнюхала чадо. Два месяца они питались человечиной.
Нужно заехать в собес. Приватный разговор. Унылые стены училища, гулкое эхо коридора, капающая вода. Небольшое столпотворение возле бывшего спортзала – здесь распределительный центр государственной гуманитарной помощи. Усталые люди просто ждут, никакой выдачи нет.
– Создаётся впечатление, что помощь идёт не по назначению, – осторожно кладёт слова Семён. – Полный склад, а люди ничего не получают.
Директор понимает, о чём вопрос, сердится:
– Думаете, ворую? Давайте откроем склад – люди вынесут всё за час. Надо не надо, налетят, будут хватать, сколько смогут. Нуждающиеся опять не получат.
Семён смущённо морщится – ответить нечего.
– Вот ещё три адреса. Неотложно, просто катастрофа, – вставляет Лена.
Директор принимает, в ответ даёт свои списки.
– Давай сейчас только без этого, – останавливает Лена Настю.
Безудержные фото Насти и ещё пары таких же энтузиасток на самом деле очень важны. Стоит им написать на своих страницах: «бетаметазон или аналоги», «ходунки детские», «мочевой катетер» или «бронеплиты керамика бр-5», как через пару дней нужный товар уже едет в Ростов, оттуда переправляется нам. Листая их страницы, хочется рыдать от ужаса и восхищаться героизмом одиночек. Так запускается древний закон добра: чем страшнее, тем больше готовность жертвовать.
Первый этаж длиннющей высотки, пандус, яркие вывески. Приехали. Вообще-то детей здесь мало. Когда начинается война, люди спасают самое ценное. Детей. Также не встретишь и красивых девушек, им легче найти, куда свинтить. Следом ударяют по тапкам все имущие. Остаются те, кому особо некуда или кого бросили.
Этот интернат не успели вывезти. Мы уже были здесь. С едой и вещами всё благополучно, нет главного. Выкладываем головоломки, карточки пантомим, настолки, теннис. Будут меньше курить за разрушенной кочегаркой. Детство – это игры.
Воспиталки, охая и не зная, за что хвататься, отступили к стенам, предоставив свободу юному любопытству. Одна из них часто смахивает у уголков глаз, вторая просто укрыла ладонью нос и губы. Лена незаметно вкладывает им в руки по пакету карамелек. Сладкое здесь в дефиците. Едой обеспечили, но сладкого, хоть умри, хочется всем. Найдут как распределить. Настя в это время устроила весёлую круговерть, изображая какие-то фигуры, втягивая детей под фотосъёмку. Но быстро забывается, ей самой весело.
«Кто давал разрешение? Что раздаёте? Почему съёмка?» – вбегает через двадцать минут какая-то чиновница из исполкома. Уже пронюхали. Тем лучше. Воспитатели виновато прячут глаза. Семён хмыкает и расправляет плечи, предчувствуя битву. Настя незаметно дрейфует в сторону и включает видео. Лена превращается в Елену Александровну.
Мотив чиновницы ясен. Страх. Логика примитивна: если что-то дарят, значит, учреждение нуждается, а это дискредитирует её работу. Ведь она делает всё, что может, а по отчётам и того больше. Но дарители снимут видео, расшарят его по максимуму в сетях, глядишь, и на ТВ мелькнёт. Если вдруг начальник чиновницы увидит ролик или хотя бы услышит, что кто-то видел, у него включится та же логика. Так же подумает и начальник начальника. Катастрофа. Домино. С невысокой бюджетной должности величина этих столбиков домино, которые угрожают посыпаться, выглядит огромной. Возрастающей цепью они уходят в бесконечность, затеняя безликую группку детей.
Елена Александровна понимает источник агрессии чиновницы. Елена Александровна откапывает этот мелкий страх и начинает надувать его. Она говорит, что съёмка уже идёт, материал шикарен – действительно острый материал, только представьте: кто-то препятствует помощи детям, небось неспроста. Чиновница пытается сопротивляться.
– Как не положено? – парирует Елена Александровна. – Кем не положено? Вами? Тогда назовите имена!
Та переходит на заговорщицкий тон, намекая, что мы переходим черту. Звучат слова «отдел», «комендатура» и даже «контора».
– Вы, наверное, давно на серьёзной должности? – подкидывает Елена.
– Да-да, – загадочно подтверждает госслужащая. – Не первый год…
Ещё не понимает, что попалась. Семён хмыкает. Все, кроме Насти, сочувственно киваем. У Насти камера.
– Шикарный материал, – роняет Лена.
Жертва вдруг осознаёт, как её фарс выглядит со стороны.
– Конечно, в контору, – добавляет Семён.
У той в глазах мелькает паника. Видно, как всё внутри ломается. Но Елене Александровне мало раскатать человека. Нужно идти до конца. Незавершённый конфликт всегда порождает большие жертвы. Елена приехала спасать. Готова вести, пока человек сам не нащупает путь к спасению.
– Господи, – выдыхает чиновница.
Вот оно. Нокаут.
– Господи, я же просто… Я же ничего… Это ж совсем не о том…
Лена слегка обнимает побледневшую женщину и молча кивает. Обращение невозможно без исповеди. Теперь эта женщина – лучший и искренний наш помощник. Настя опускает камеру, прощаемся, выходим. Лена остаётся проговорить наедине условия капитуляции. Все хотят как лучше. Из-за этого всё так плохо.
Семён закуривает на крыльце, удовлетворённо потягивается, идёт к машине. Середина дня, а идёт всё неплохо. Более-менее по плану.
Вообще-то должен подскочить Юра. Это наш командир, основатель всей движухи. Когда-то был ополченцем, потом помогал сослуживцам и гражданским. С началом войны невидимая гравитация соединила его с такими же энтузиастами – кто-то спасал беженцев на Успенке и Чонгаре, кто-то кормил жителей Мариуполя, кто-то добывал броню и ботинки для солдат. Сейчас, спустя четыре месяца, частный энтузиазм превращается в системную машину помощи. Уже есть склад, есть безликие спонсоры, желающие помочь, когда государство не справилось, есть зачатки команды – мы.
– Шарим дальше по кварталам. По-любому ещё не всех нашли, – отвечает Семён на немой вопрос вернувшейся Лены.
Та кивает. Хороший план.
– Давайте в темпе. Когда Юра нас словит, хана всем планам. Всегда у него что-то срочное и неотложное.
Где-то невдалеке пышно бахает. Прилёт. Переглядываемся. Елена – взволнованно, Семён – вопросительно, Настя – с надеждой.
– Не, не, Насть. Тебе по-любому туда нельзя. Тем более щас ещё бахнет, – осаживает её Семён.
– Репортаж… репортаж… репортаж… – скулит Настя, с мольбой ловя взгляды.