Только после всего этого он вспомнил о Завете и пошёл её искать. Он нашёл её занятой обработкой ран Сашки Тулупова. Пузыри на лице у него лопнули. Завета обрабатывали их спреем от ожогов и вещала:
– Да не трогай ты их, сами подсохнут.
– А следов не останется? – голос выражал несвойственное Сашке страдание.
Ишь ты! – с завистью подумал Костя. Ему тоже захотелось, чтобы за ним вот так заботливо и нежно ухаживали.
– Конечно, нет, я сама сотни раз обжигалась, так что до свадьбы заживёт.
Правда, в её голосе не слышалось уверенности. Костя невольно усмехнулся: умеет она зубы заговаривать.
– Спасибо, – поблагодарил Сашка, но остался сидеть на табуретке, как приклеенный, и преданными, собачьими глазами глядел на Елизавету.
Костя для приличие кашлянул.
– О! – обрадовался Сашка, заметив стоящего в дверях Костю, – командир пришёл.
– Брысь отсюда, ковбой, – миролюбиво сказал Костя. – Проверь «соньку», пойдём ещё снимать.
– Есть снимать, командир… – Сашка недовольно покрутил мордой в белой опушке спрея и, оглядываясь, нехотя поплелся из помещения.
– Иди… иди… – сказал Костя ему вслед, а потом посмотрел на Завету.
Она подошла и спросила, как показалось ему, почти враждебно:
– Ну что скажешь?
Её чёрные глаза казались чернее самого глубокого колодца. Сердце у Кости тревожно билось. Ещё никто и никогда не смотрел на него так, даже Ирка Пономарёва в момент соития.
– Я не знаю… – сказал Костя, тушуясь под её взглядом. – Мне кажется, между нами что-то происходит?..
Он столько смысла вкладывал в эти слова и так ждал ответа, что в горле у него мгновенно пересохло. Да и сказать он, собственно, хотел не то банальное, что сказал, а, наоборот, выразить то безмерно огромное чувство, которое испытывал, глядя на неё.
– А-а-а… ты об этом? – произнесла она равнодушно и сразу стала такой далекой, словно на другом берегу реки. – Тогда забудь…
– Почему?.. – спросил он и не услышал собственного голоса.
– Забудь, и всё! – она отвернулась, словно желая пресечь все попытки выяснить отношения.
– Но почему? – он ничего не понял, он был не то чтобы огорошен, он был раздавлен в лепёшку.
– Смысла не вижу, – она отстранено посмотрела в окно, за которым добровольцы катили миномёт и тащили ящики со снарядами.
– Но почему? Почему? – Он схватил её за худые плечи и даже встряхнул, чтобы она наконец поняла его. Ему нужно было достучаться да её сердца. – Разве я тебя чем-то обидел или произошла что-то, чего я не понял?
– Что-то… – сказала она со скрытым упреком, и опять он ничего не понял, хотя какая-то смутная догадка шевельнулась в нём, как холодная снулая рыба.
– Я тебя не пойму! – воскликнул он, оборачиваясь ко входу, потому что там кто-то ходил. Должно быть, Сашка Тулупов, который страдал от одиночества.
– Ну и не надо, – она освободилась от его объятий. – Я с тобой потешилась. Можешь успокоиться, всё прошло.
Он повернулся к ней и подумал, господи, зачем мне эта мука? В жизни он часто натыкался на неё, но никак не мог к ней привыкнуть. Вечное непонимание, вечные упреки, вечная игра, кто кого. Надоело всё, подумал он с тоской, не зная, что ему делать. Хотелось совершить что-то из ряда во выходящее, но, конечно, он ничего не совершил, потому что не знал, что надо совершить.
Где-то далеко-далеко тонко, как комар, зудел вертолёт. Потом, должно быть, за рекой взревели двигатели, но тотчас смолкли. И тут же внезапно под стеной дома грянул тяжелый миномёт, и мина летела долго-долго, пока не разорвалась за рекой. Наверное, это демонстрация силы, отстраненно подумал Костя, но какое мне до этого дело?
Завета резким движением откинула волосы со лба и почти гневно посмотрела не него. Всё шло своей чередой, событие за событием, последовательность которых нельзя было ничем прервать, словно всё было заранее где-то и кем-то прописано. Только Костя в этом ничего не понимал. В его случае с Елизаветой всё повторялось, как со всеми другими женщинами, словно он не мог выбраться из заколдованного круга: влюбленность, надежда, расставание.
– Я с тобой всё время разговариваю, когда монтирую материал, когда искал Сашку… – сказал он в отчаянии, признав свою капитуляцию, – только ты не слышишь…
– Может быть, я и не хочу, – ответила она терпеливо и снова посмотрела на него так, что сердце у него сладко сжалось. – Может, мне ничего этого не надо?
– Ты обиделась? – спросила он, ничего не понимая, и взял её за руку. – Ну скажи, я всё приму.
– Ничего ты не примешь, если до сих пор не принял, – с какой-то разочарованием в голосе произнесла она и закусила губу.
Он уже знал эту её привычку, и она казалась ему милой и непосредственной. Господи, подумал он, тоскуя безмерно, ну почему я такой несчастный и почему мне никогда-никогда не везёт с женщинами, которые мне нравятся, и почему женщины придумывают сложности в жизни, которых я не понимаю.
– И всё-таки?.. – спросил он, смутно догадываясь, что причиной всему то, что произошло полтора дня назад.
– Ладно, если тебе так хочется, но ты сам напросился.
– Ничего, я вытерплю, – промямлил он, ненавидя себя в этот момент так, как можно ненавидеть только врага.
– Я воспользовалась тобой! – произнесла она, глядя ему в глаза.
– Как?.. – переспросил он, чувствуя себя таким опустошённым, словно из него враз ушла вся сила.
В голове аж зазвенело, и целое мгновение показалось, что он находится не здесь, в комнате разорённой девятиэтажки, а где-то в другом месте, и смотрит оттуда на самого себя – слепого и яростного одновременно.
– Ну как тебе толковее объяснить! – воскликнула она ещё раз, глядя на него ненавистными глазами.
– Попытайся, – терпеливо попросил он, полагая, что всё уже безнадежно, что он всё понимает, что всё растворилось, умерло и унеслось в пространство и в чистое весеннее небо.
– Я очистилась с помощью тебя! Ты хороший, чистый, порядочный, с принципами, но я тебя не люблю! – ещё яростней выпалила она.
– Ах… вот в чём дело… – его прошибло словно током. – Извини… не сообразил… исправлюсь… пардон…
Он стиснул зубы и отступил на шаг. Всё встало на свои места. Мир приобрел четкие очертания, с понятными правилами, которые он знал назубок. Ну и хорошо зло подумал он, ну и ладно, пусть будет так. Только сердце почему-то ныло, не в силах расстаться с мечтой и надеждой.
– Ничего… бывает… – произнесла