– Алло! – услышал я знакомый голос.
– Привет, это я!
– Вас не слышно. Я в метро! – прокричала Вера.
…Отчётливо слышался характерный звук поездов метро, и я уже стал думать, что не получится поговорить нормально. Но сдаваться я не привык, поэтому заорал на всю комнату связи:
– Привет, это я!
– Кто «я»? – не узнала мой голос Вера.
– Париж-то будем строить, или как?..
В этот момент на меня пристально посмотрел сотрудник ЧВК «Вагнер», сидевший рядом.
– О-о-ой! – услышала вся комната связи то ли стон, то ли вопль. – Привет! Как ты? Где ты?..
Тут на меня снова пристально посмотрел сотрудник ЧВК «Вагнер», внимательно слушавший разговор. По выражению лица стало понятно, что лишнего он не позволит сказать.
– Со мной всё хорошо. Я жив-здоров!
– Я… я… – сквозь звуки метро послышались странные звуки и стало понятно, что она плачет. Да я и сам чуть не зарыдал, комок в горле уже давил. Но рядом был всё тот же сотрудник ЧВК «Вагнер».
– Да всё норм, Верунчик! У нас тут много работы…
– Я писала тебе. Но письма вернулись… Скажи мне, ты там?
– Ну, конечно, а где же ещё!..
– Зачем ты врёшь мне? Я всё знаю… – и она снова заплакала.
В этот момент сотрудник ЧВК «Вагнер» демонстративно постучал указательным пальцем по своим наручным часам, как бы показывая, что время подходит к концу. Я заторопился и быстро ответил:
– Я не вру. Ты же знаешь, я люблю тебя!
– Я волнуюсь за тебя, – произнесла она.
Я не знал, как быстро её успокоить, поэтому решил пошутить:
– Ты пять миллионов получала?
– Какие пять миллионов?.. Нет! – ответила Вера, наоборот, забеспокоившись.
– Вот, как получишь, тогда у меня всё печально. А раз не получала, значит, я жив и здоров. Не волнуйся.
– Дурак! – сказала мне Вера, и сотрудник ЧВК нас разъединил.
Наверное, она дождётся своего поезда в метро и уедет в другую реальность по своим делам. Она увидит другие, спокойные лица людей, сидящих напротив неё в вагоне. Только размазанная и плохо вытертая тушь под глазами будет соединять её с тем миром, который никак не отпускал меня. Мне показалось, что дальше можно будет жить только тогда, когда знаешь это наверняка. Каждый раз, когда мы раньше садились в поезд метро, она представляла, что едет в Париж. Так случилось, что Вера безумно была влюблена в этот город, а я любил Веру а, значит, тоже любил Париж. Но не город Париж, а тот Париж, который Вера создала в своей и моей голове.
А я совсем скоро приеду к себе домой, в свой окоп. Там меня будут ждать несколько штурмов и братская атмосфера настоящих боевых бомжей. Там были мои парняги. К ним я возвращался уже командиром отделения. Командир роты и взводный больше не хотели ставить на это место никого, кроме меня.
Бывало, что бежишь, а рядом разрыв снаряда. Буквально в пяти метрах. А осколки летят мимо. Иногда в ногу вопьётся крошечный кусочек, и ты его даже не замечаешь. Зато на следующий день рана начинает гноиться. Но это уже следующий день. Это уже следующая жизнь. Совсем другая… Совсем. Каждый день мог стать последним. Совсем.
«Мне нужно продержаться всего сто восемьдесят три дня, то есть шесть месяцев… И тогда – Москва и Париж. Они сольются для меня в один большой город, который называется «Вера»… Моя Вера, Верочка, мой Верунчик. Сто восемьдесят три дня – это даже не двести, это гораздо меньше. На целых семнадцать дней… Главное, самому не стать двести, который грузом называется. И не подвести ребят, которые рядом со мной и тоже мечтают выжить в эти сто восемьдесят три дня, и вообще, просто выжить».
Да, это я так глупо пытался в самом начале вести отсчёт дням, которые остались до окончания срока контракта, под которым мне пришлось подписаться. Нет, не пришлось!.. Я подписал свои обязательства почти с радостью, как шанс исправить свою единственную на этом свете жизнь, хотя понимал, что смерть уже тогда могла, посмеиваясь, прогуливаться на мягких лапках прямо по этим листкам бумаги, где я поставил подпись.
Но уже после пережитого и увиденного в первые дни пришло понимание: мне, наверное, не суждено будет выжить. И дурацкая арифметика выживания окажется ни при чём.
Знаете, легче стало, спокойнее на душе. Нет, не спокойнее… И нет – это не было смирением. Я стал чувствовать себя намного увереннее. Такая вот разновидность фатализма, взращённого сомнениями в правильности мироустройства. Удивительно, но и после этого, оказывается, вовсе не перестаёшь бояться. А может, мне просто надоело каждый день мысленно умирать. И я стал строить свою жизнь на войне.
7. НАПРЯЖЕНИЕ
– Ну чё, обормоты, как вы тут без меня? Со скуки, небось, подыхаете уже? – улыбаясь спросил я, приподняв плёнку, которая закрывала вход в наш блиндаж.
– Ух, ё-ё-ё, старый, ну разумеется!.. Как ты, родной?
– Да, всё в цвет! Только эти, в больничке, не стали с моими осколками по-нормальному возиться. Прокапали контузию и всё. Сказали, новые принесёшь, тогда займёмся. А с твоей мелочёвкой сейчас некогда ковыряться.
– Ты, ну, старый! Ты как всегда! Иди обниму! – сказал Мазай и сгрёб меня в охапку.
Потом ко мне подошли все, кто не спал в блиндаже: Ильич, Чипса, Хитрый и Хопа. Они все были чумазые и пахли землёй, в отличие от меня, отоспавшегося и отмывшегося в больничке.
Я посмотрел на них: бородатые, измождённые, когда-то они выглядели просто переодетыми зеками, которые копали себе одиночные окопы, сверху выглядевшие как будущие могилы. А теперь это были мотивированные бойцы, которые сражались за свою будущую свободу и нашу общую победу. И глаза у них были совсем другие.
Куда подевались их зековские манеры и жаргон? Они, эти «токсичные» люди, которые ещё полтора месяца назад от беспросветной скуки тоскливо резались в нарды, шеш-беш, шашки и тайком от тюремного начальства в карты. Они, у которых не «в стрём», то есть, без зазрения совести, считалось геройством пронести с длительного свидания на территорию зоны у себя в прямой кишке сотовый телефон вместе с зарядкой к нему или пачку сигарет. Они, которые вот так, за играми, за разговорами и постоянными выяснениями отношений съедали за обедом вместе с баландой драгоценное время своей жизни, которое там тянулось медленно, как кисель из металлической кружки. Они, которые от всего этого невольно становились ещё более подозрительными и жестокими, потому что им не хватало обычных человеческих отношений и настоящего