Рассматривая эволюцию российского национализма, а также историю «партикулярных» (этнических и региональных) национализмов в дореволюционной России, заметим, что вместе с реформами Петра и творчеством Карамзина возникла дихотомия русский – российский. Отрицательное отношение к возвеличиванию Карамзиным именно государства Российского как основы истории и к созданию им образа «европейского русского» как идеала развития выразили сторонники славянофильско-почвеннической традиции, которые были критиками реформ Петра и европейской ориентации. Видный славянофил К. С. Аксаков в 1848 г. отмечал: «Литература наша, конечно, толковала и о России, но о России другой. Русские люди для нее не существовали: речь идет только о Россах; и этого бедного Росса, без всякого, конечно, сочувствия, которое невозможно, хвалят до невероятности… Состоит интерес в том, как Русская душа, попавшая в эту холодную область отвлеченной лжи и обезьянства, смутно сознает и ищет Русской земли, Русского народа, Русской жизни; как, наконец, от Росского и Российского переходит она к Русскому»[133]. И далее: «Да. Карамзин именно писал историю Государства Российского; он не заметил безделицы в Русской истории – Земли, народа. Заслуга его истории та, что она пробудила поневоле сочувствие публики к судьбам родной земли, сочувствие, неверно высказывавшееся, но тем не менее уже пробужденное; ибо темное Русское чувство лежит в нас, лежит возможность возникнуть в нас Русскому человеку, отказаться от публики и перейти к народу, – а без того какой бы смысл имела для нас жизнь?». Этот великий спор-диалог двух взглядов на национальную Россию продолжился и в последующие периоды отечественной истории. Можно сказать, вплоть до сегодняшнего дня.
Глава 8
Национализм в пореформенной России
Экономический национализм
Антизападный, своего рода этнографический вариант национализма как альтернатива карамзинскому российскому проходил через всю историю отечественных интеллектуальных дебатов. При этом диалог шел не только вокруг русского и российского. Этнонационализм прямо оспаривал само понятие национального применительно к стране и ее народу, ибо для этого течения отечественной мысли национальной является почва, а не государство. Это был тоже национализм, а точнее – дискурс национализма в его постоянно конкурирующем, но не всегда противостоящем варианте. По мнению В. К. Кантора, петровско-петербургская империя, упорядоченная екатерининскими реформами, пробудила к жизни гражданское сознание и вместе с ним собственных врагов: от Радищева и декабристов до Чернышевского. И найти контакт с разбуженными ею же началами гражданского общества она не смогла. «Она стала искать иное решение вопроса бытия России – стала искать национального царства вместо петербургской Российской Империи. Славянофильский пафос Александра III и Николая II очевиден»[134].
Более или менее единодушное восприятие Карамзина как живого явления современности обозначилось, пожалуй, только в момент празднования его столетия в 1866 г. В выступлениях ряда выдающихся умов мы находим концепт «национального» в смысле российского. Эта линия восприятия сохранилась и стала более отчетливой в пореформенной России, включая употребление термина «нация», которым сам Карамзин не пользовался. Лингвист Ф. И. Буслаев писал: «Если русская литература, со времен Петра Великого, довершая дело преобразования, имела своею задачей внести к нам плоды западного просвещения, то Карамзин блистательно исполнил свое назначение. Он воспитал в себе человека, чтобы потом, с полным основанием, явить в себе русского патриота». Буслаев считал, что для Карамзина «достоинство нации – в ее способности стать на путь цивилизации»[135]. Развитие промышленности, торговли, культурных взаимосвязей – вот, по Карамзину, средства прогресса, способы сближения народов. Созданный Карамзиным образ путешественника, русского европейца, – это образ русского человека, но в идеале, в развитии.
Филолог академик Я. К. Грот в очерке о деятельности и личности Карамзина отмечал: «Что в жизни народов, в истории их образования может быть отраднее и многозначительнее появления подобных деятелей? Они составляют венец просвещения. Нация, могущая указать в своих летописях на такие лица, имеет право не отчаиваться в своем будущем».
Крымская война, Великие реформы Александра II и польское восстание 1863 г. ознаменовали решающую стадию в становлении российского национализма. Это был период распространения образования, расцвета отечественной прессы и более интенсивных связей между разными общественными группами. Это был период, когда, по мнению историка Б. Н. Миронова, в России общность (в смысле – общинность) становилась обществом и когда обществу к февралю 1917 г. удалось установить контроль над государством[136]. Именно тогда российская многоэтничная элита в постоянных дебатах и конкурирующих проектах сконструировала представление о нации как об интегрированной по государству общности.
В частности, такое представление развивал издатель М. Н. Катков на страницах редактируемой им влиятельной газеты «Московские ведомости». Используя категорию «русская народность», он требовал признания ее исторических заслуг и придания ей статуса «политической национальности», которая автоматически должна быть обязательной для всех граждан государства. Катков высказывался не за этническое, а за национальное государство с единой системой права, образования и управления и с ограничением сословных прав. При этом Катков и другие авторы газеты не выступали с пропагандой русификации других народов, ибо считали, что политическая национальность должна иметь полиэтнический и поликонфессиональный характер. Это была концепция интеграции всех частей государства на основе правовой и гражданской унификации, и для «Московских ведомостей» категория нации имела прежде всего политико-географическое содержание. «Катков сместил акценты лояльности внутри имперского патриотизма не с помощью замены его этническим императивом, но добавлением к понятию нации триады из династии, государственных сословий и монархии. Это предъявляло неслыханные доселе требования к политическим и интеграционным силам отсталого и гетерогенного царского государства. В итоге обе действенные силы, общество и „народность“, слились неразрывно в понятии нации», – отмечает немецкий историк А. Реннер[137].
В России вызвали интерес идеи экономического национализма,