Я нахмурилась, подцепила пленку кончиком указательного пальца и медленно ее сняла. Стук сердца на мгновение оглушил меня. На полоске было всего одно слово: «ключ». И оно вмиг всё изменило.
– Не получается, – сказала я капризным тоном маленькой девочки.
В глубине комнаты потрескивал камин. Был самый обычный вечер, но листок бумаги передо мной казался необычным, непонятным. Ради развлечения я расшифровала много папиных посланий, но это оказалось каким-то особенным.
– Не получается, потому что ты не использовала ключ.
– Я не понимаю, где мне его взять, этот ключ. Мне больше нравится секретный язык, которому ты научил меня, когда я была еще маленькой.
Папа приподнял уголок рта.
– Конечно, ведь он намного проще. А в этом случае тебе придется использовать число. Видишь? Его называют криптографическим ключом. Только с его помощью можно расшифровать послание.
Он объяснял мне все мягким и терпеливым тоном. Хоть я и любила гулять на свежем воздухе и целыми днями пропадать где-нибудь в лесу, вечером, попивая горячий шоколад, мы сидели за столом и папа открывал мне двери в совершенно новую вселенную. Его рассказы меня очаровывали. Знания делали его в моих глазах особенным человеком. Казалось, они принадлежали далекому миру, гладкому и металлическому, как одна из тех ракет, бросающих вызов звездам.
– Это слишком сложно.
– Совсем нет, – сказал он тихим голосом. – Смотри: ключ – число 5. Значит, для расшифровки сообщения нужно сдвигать буквы на пять позиций правее. Буква «А» заменяется на «Д», буква «Б» – на «Е»…
«Понятно, – подумала я, – но в чем смысл всего этого? Разве не было бы веселее шифровать сообщения, как раньше?»
– Этот способ слишком… технологический, – недовольно пробормотала я, потому что любила простые приемы, а над таким шифром надо долго сидеть.
Папа рассмеялся, и я провела рукой по его щетине на щеке.
– Почему ты смеешься? Не смейся! – строго сказала я.
– Потому что это шифр Цезаря, – ответил папа, перехватив мою руку. – Один из старейших в мире. Технологическим его вряд ли можно назвать…
Папины глаза светились весельем, и я отвернулась от него, обиженная.
Мне больше нравилось слушать, как выслеживать зверей в лесу.
– Зачем ты меня этому учишь? – спросила я, переворачивая лист бумаги.
Не услышав ответа, я посмотрела на него. У папы был задумчивый и слегка напряженный взгляд.
– Потому что смысл вещей меняется в зависимости от того, как мы на них смотрим, – сказал он тоном, который я запомнила навсегда. – Ключ к непонятной фразе меняет всё, Айви. Помни об этом.
Ключ меняет всё.
Я зажала ладонью рот и задрожала от потрясения.
Этого не может быть!
Я бросилась к столу и стала искать свой блокнот. Случайно спихнула на пол картонную коробку с разными мелочами и не стала их собирать. Порылась в стопке учебников и тетрадей и наконец его нашла. Начала лихорадочно перелистывать страницы, не заботясь о том, что мну их.
«Держись» – вот что было скрыто в тех числах. Я думала, что разгадала папино послание, но сомнение в этом поселило в моей груди странную ноющую надежду.
Как я раньше не заметила этого слова? Почему была такой невнимательной?
Я села на пол, дрожащими руками положив рядом альбом и блокнот.
Слово «ключ» выделялось на белой строчке, и под ним был символ цветка. «Подснежник» – вот ключ.
Я почувствовала, как сильно забилось сердце. Я могла ошибиться, неверно истолковать то, что хотел мне сказать отец. Если подсказка – «подснежник», то ключ – число 10, потому что столько букв в этом слове. А если «цветок», тогда ключ – 6.
Я постаралась сконцентрироваться и рассуждать здраво. Можно сделать несколько попыток. Если я ошибусь с ключом, то не смогу правильно расшифровать сообщение.
Я взглянула на символ и попытался посмотреть на него папиными глазами.
Это был не просто подснежник, не просто цветок, он содержал в себе очень важный смысл…
Это была я.
Я смотрела на страницу не дыша. Ум сосредоточился на этой загадке, остальное отошло в сторону. Я подумала, что это Айвори, но решила, что 6 – неправильное число. Папа никогда меня так не называл.
Следующий вариант – «Айви», четыре буквы. Да, ключом было число 4. Я взяла ручку дрожащими пальцами и начала писать. Буква за буквой я расшифровывала слово «Держись».
Я не спешила, чтобы не ошибиться. Каждая буква важна, от нее зависел результат. Я не знала, правильно ли поступаю, но не могла не следовать своему охотничьему чутью.
Закончив, я положила ручку на пол и взяла блокнот. Перед моими глазами ничего не говорящий ряд букв: Ж З У Й Л Ф Я.
Я смотрела на них так, словно хотела оторвать от бумаги, покрутить в руках, рассмотреть получше, чтобы наконец понять их смысл.
Возможно, они располагались в произвольном порядке и их надо было собрать… В голове возникло еще больше вопросов, и я начала сомневаться в себе.
Что, если ключ не 4? Я допустила ошибку? Возможно, это просто самообман.
– Чем занимаешься?
Я вздрогнула от испуга. Сердце подпрыгнуло к горлу, и я быстро повернулась к двери.
На пороге комнаты стояла Фиона. На плече у нее висела сумка, ее светлые волосы с медным отливом были убраны назад. Я закрыла скетчбук, немного пришла в себя и встала с пола.
– Фиона! Извини, я не слышала звонка в дверь.
– Твой дядя меня впустил, – сказала она, глядя на альбом на полу, а затем на мое растерянное лицо. – Я зашла узнать, как ты.
Я поджала губы, потому что ее ответ смутил меня еще больше. Она приехала… чтобы узнать, в порядке ли я?
– И чем ты занимаешься? – спросила она.
– Ничем. – Я опустила голову и сжала блокнот в руках.
От пережитого у меня еще шумело в голове, но я старалась держаться с Фионой как можно непринужденнее. Я подобрала альбом с пола и положил его и блокнот на стол, пытаясь привести в порядок мысли. «Надо поговорить о шифре с Джоном. Может, все это бред, а может, и нет, но он наверняка подскажет, что делать».
– Я помню, что у Мейсона сегодня поединок, – сказала Фиона, входя.
Она огляделась вокруг, сканируя окружающую обстановку, затем ее взгляд упал на меня. Я знала, что выгляжу не очень хорошо. У меня был синяк на виске и красные пятна на шее, не говоря уже о забинтованном безымянном пальце, который я то и дело нервно теребила.
И все же… я не могла не думать, что Мейсон поцеловал меня именно такую, как будто улыбка была самым