Эллегия Канта
Две вещи неизменны в этом мире:
беспросветная тьма над нами
и беспросветная тьма внутри нас.
Мой сон: набережная, рассвет, Зофья смеётся в ответ на мою остроумную реплику. Её рука как будто случайно соприкасается с моей, и мои пальцы как будто нечаянно отвечают на это прикосновение. Переполняющая меня безграничная нежность находит выход в фейерверке красок наступающего дня: солнечные лучи прорезают тучи над городом, открывая взгляду прозрачную синеву неба, которая тотчас отражается в чёрной глади реки Вены, в начищенных до блеска трубах паровых коммуникаций, в обшивке цеппелина, швартующегося к причальному шпилю, в глазах моей Зофьи.
Этот сон я вижу каждую ночь.
* * *
Открываю глаза. Часы на стене напротив моей стим-станции показывают шесть сорок пять. Правой рукой перевожу рычаг стим-подзарядки в нейтральное положение. Шипение пара. Хлопок. Отсоединяется щупальце насоса от шлюзового отверстия под левой лопаткой. Выскальзывают из шунтов на запястьях иглы фрозилитового трансфузера. Тихий скрежет механизма за стеной. Станция втягивает свои щупальца и манипуляторы внутрь.
Чувствую привычную утреннюю бодрость. Давление идеальное.
Организм на взводе – каждым суставом, каждой шестерёнкой и пружинкой он требует движения. Вскочить с кресла стим-станции, покинуть отсек, бежать, бежать по извилистым коридорам Андеграунда, неэкономно расходуя сжатый пар, которым станция под завязку накачала мои лёгкие за ночь. Но я не спешу. Поворачиваю голову вправо и просто смотрю. Это лучшие пятнадцать минут каждого дня. Просто смотреть на Зофью. Больше ничего мне не нужно от этой жизни.
Зофья в напряжённой позе сидит в кресле соседней стим-станции. Я вижу её профиль, её идеальный нос, чуть приоткрытый рот, бледные щёки. Рыжие волосы уложены в безукоризненный венок из кос. Зофья ещё спит. Иногда, словно отвечая своим снам, она улыбается – самую малость, и это такая улыбка, которую я готов ждать целую вечность.
Я люблю Зофью каждую минуту. Но в эти пятнадцать минут люблю как никогда. Сейчас она принадлежит только мне, и я не упущу ни мгновения.
Отвожу взгляд за секунду до того, как Зофья открывает глаза. Она встаёт, едва стим-станция освобождает её от ночного плена. Встаёт, не замечая меня, не говоря ни слова. Пружинной походкой, едва сдерживаясь, чтобы не перейти на бег (и удовлетворить жажду движения, о которой, как и мне, кричат ей все мельчайшие детали её совершенного тела), Зофья идёт к двери. Задерживается возле третьей, маленькой, стим-станции, чтобы подхватить на руки нашу кошку Афину.
– Зофья…
Оборачивается. Улыбка на мгновение освещает её лицо – спокойная, дружелюбная. В моём внутреннем каталоге эта улыбка значится под номером три. Такой же улыбкой Зофья приветствует соседей, начальника смены на фабрике или случайного обер-техникера.
– Доброе утро, Вацлав.
– Доброе утро, милая.
Так начинается наш день.
* * * Дорога от нашего с Зофьей уютного отсека до центральной площади занимает у меня шесть с половиной минут неспешным шагом. Борюсь с искушением идти быстро, мчаться, заставляя на пределе крутиться все мои шестерёнки. Впереди длинный день, мне понадобится каждый кубический сантиметр сжатого пара. В экстренном случае можно, конечно, воспользоваться общественной стим-станцией. Но есть в этом что-то неприятное, извращённое.
Здесь, рядом с центром, тоннели поддерживаются в безукоризненном порядке – техникеры работают в три смены, чтобы обеспечить эстетическое удовольствие гражданам Андеграунда. Трубы, идущие по стенам и потолку, идеально начищены. Ремонт, если случается в нём необходимость, производится своевременно и безукоризненно.
Издалека вижу фигуру в рабочем комбинезоне унтер-техникера, застывшую на развилке. Через несколько шагов узнаю Анатоля Манна.
Я помню по имени каждого жителя нашего микрополиса.
Анатоль раздаёт листовки. Комбинезон его давно не стиран. Профессиональным взглядом отмечаю признаки психической травмы на лице – уголки губ направлены в противоположные стороны, создавая впечатление саркастической ухмылки. Анатолю пора ко мне на приём, но он упрям и по своей воле меня не посетит. Он погружён в горе: несколько дней назад пропала его жена.
Горе его деятельное – всё своё время Анатоль посвящает поискам. Горе его бессмысленное – в Андеграунде невозможно потеряться. Все мы знаем, что стало с Луизой. Точнее, кем стала Луиза.
Эскапистом.
И сам Анатоль в шаге от подобной судьбы.
Пора принимать меры.
* * *
Моя операционная вызывает невольное разочарование у всякого, кто посещает её впервые.
Здесь нет циклопических машин, увитых трубами от пола до потолка. Не бегают по белым циферблатам манометров медные стрелки.
Я мог бы обеспечить всю эту бутафорию из практических соображений: человек так устроен, что ему проще поверить в волшебство или силу хитроумных механизмов, чем в талант одинокого мастера. Но Андеграунд построен на принципах честности и простоты, которые я всецело разделяю.
Сущность моей работы – смесь искусства часовщика и рутины синематографического монтажёра. Мне не нужны дополнительные манипуляторы и сложные измерительные устройства. Только мои руки, вооружённые миниатюрным инструментом, и мои глаза, усовершенствованные очками с набором линз.
Есть ещё два непримечательных прибора на столе в углу операционной – перфоскоп и перфоратор.
И конечно, свет. Его обеспечивает цветок из ярчайших газовых ламп, укреплённый на многосуставчатом кронштейне прямо над клиентским креслом.
Излишеством можно назвать разве что табличку на двери операционной. Тусклый металл, неброская, выполненная антиквой гравировка: «Вацлав Кант, доктор психологии и философии».
* * *
Первая клиентка приходит в восемь ноль ноль. Сибилла Жерар, работница фабрики. Стройная блондинка, улыбчивая, весёлая. Вот какими должны быть люди. Жить полной жизнью, радоваться. Ценить уединение и покой Андеграунда. Обращаться к специалисту своевременно.
Проблема Сибиллы кажется довольно существенной. Пальцы её правой руки помимо воли словно наигрывают мелодию на невидимом рояле. Разумеется, она прошла техосмотр у стим-мастера и выяснила, что суставы в порядке. Иначе не обратилась бы ко мне.
Приступим.
Сибилла садится в кресло, руки на подлокотниках, голова наклонена чуть вперёд. Замирает.
Чарующая покорность. Я, как обычно, чувствую лёгкое покалывание в кончиках пальцев.
Нащупываю второй позвонок, нажимаю особым образом и поворачиваю скрытый в нём переключатель. Щелчок. Едва заметная линия у корней волос превращается в щель, из которой выдвигается крошечный латунный язычок. Тяну его, ухватив пинцетом. Затылок Сибиллы медленно поднимается, следуя воле расслабляющихся пружин запорного механизма и открывая моему взору сокровищницу её внутреннего мира.
Это невероятное зрелище, и каждый раз, увидев его, я испытываю эклектическую смесь чувств: восхищение устройством микрокосма внутри человеческой головы; сомнение, что я достоин и способен исправить что бы то ни было в этом совершенном механизме; предвкушение любимой работы.
Надеваю очки, левый окуляр которых дополнен