Чайки
Давно, в другой ещё жизни, во тьме времён, когда мне выписали направление к орнитологу, а я вообразила, что он должен принимать на крыше, я, конечно, заодно вообразила и саму крышу, и предваряющий её чердак.
Это были картинки из мира платоновских идей. Чердак – сухой, опрятный, обитый деревом, приятно-скрипучий; сквозь слуховые окошки и какие-то щели пробиваются солнечные лучи, а в них уютно танцует пыль. Крыша – с красной черепицей и небольшой уютной площадкой, на которой, чуть запылившиеся, ждут меня стул, стол, плед, а может, даже бутылка вина. Марта вполне могла бы оставить её здесь.
Чердак был тёмным и действительно очень пыльным; железобетонные стропила, мусорные лабиринты, гнилые доски вместо тропинок и, кажется, крысы.
На крыше было промозгло и ветрено. Никакой черепицы, только серые постройки и чёрный гудрон, вкус которого я смутно помнила из далёкого детства. Ни стула, ни стола, ни вина, ни, конечно, пледа.
Но я уже пришла сюда, и казалось неправильным просто развернуться и уйти. Я села на парапет, подложив под себя шапку.
Конечно, с Мартой эта крыша выглядела бы совершенно иначе. Марта умела вокруг чего угодно сплести историю, подсветить так, что интересным становились и ржавые прутья, и крысы, и свинцовое небо над головой. С Мартой интересной становилась даже я.
Я достала из сумки шар. Из-за серебристых блёсток он получился не снежным, а дождливым. Полдюжины птиц самых безумных цветов расселись по крышам кривых домишек. Нескольких я приклеила из рук вон плохо. Стоило потрясти шар, как они оказывались под самым стеклянным небом, а потом медленно опускались на новое место. Казалось, я была такой же и все мои попытки покинуть город обречены на столкновение со стеной неизменности.
Я встряхнула шар и сквозь него посмотрела на город, который так не хотел меня отпускать. Город тоже посмотрел на меня, и я услышала шелест разбуженных ветром листьев. Листков.
Я осторожно пошла на звук, обходя антенны и бетонные надстройки.
В искусственной нише за очередным поворотом обнаружился алтарь: стена, ржавая этажерка, скрипучий жестяной лист – вот и укрытие на века. На этажерке были разложены сокровища, имевшие объём: камни, цепочки, ботинок, несколько промокших книг, раздувшийся от влаги кожаный чемодан. На стене шелестели листья.
Одно из тайных убежищ Ярчика, о которых рассказывала Марта, пряталось на крыше моего собственного дома.
Ветер шевелил тысячи листочков, и они шелестели в ответ. Страницы школьных тетрадок, книг и газет. Журнальные вырезки, трамвайные билеты, обойные обрывки. Записки, очень много записок: «Буду к семи, дай коту веч. рыб.», «Серёжа, не вздумай доесть котл.», «Серд., гран., карт., грец., браслет», «…ребуйте у Потапова ответ о бра…», «Радцев пер, 17», «кусательский кот, начало начал».
Билеты, множество билетов: в оперу, в городской сад, на речной пароход, на поэтические чтения, сезонные посещения музеев, на выставку кошек. Билет на…
Много лет назад я безбилетником пробралась на концерт «Сорокопутов». Мне было пятнадцать, я была бедна, голодна и безнадёжна. Я обожала «Сорокопутов» и приехала ко дворцу культуры без всякой надежды попасть внутрь. Долго смотрела на очередь, состоящую в основном из студентов. А когда все они оказались внутри и площадь перед дворцом опустела, я решилась. Я сочинила легенду, будто мой парень с билетами ждёт внутри, и сама себе не верила, пока неумело, заливаясь краской, излагала её уставшей контролёрше. Разумеется, она не поверила ни единому моему слову. Но – почему-то впустила внутрь.
…«Cорокопутов». Среди множества шепчущих клочков я разглядела его, один-единственный, тот самый, которого у меня никогда не было.
Мне бы не пришло в голову взять его, а если бы пришло – я бы не решилась сорвать его с этой стены, но ветер всё решил за меня: очередной его порыв пустил по бумажной стене волну шелеста и казалось, сорвёт и унесёт всё это богатство. Но не удержался только один клочок бумаги – билет на концерт двадцатилетней давности. Целый, неиспользованный, такой красивый. Ветер принёс его прямо в мою ладонь.
Взамен я оставила Ярчику снежный шар.
Сквозь дождь и ветер я расслышала крики чаек: это город плакал обо мне.
Иволга
Человек всюду ищет паттерны. Не каждый готов в этом признаться, но многие верят, что мироздание рассыпает хлебные крошки и расставляет предупреждающие знаки.
Если ему угодно твоё начинание, реальность подыграет: всё у тебя будет складываться, ты сам наполнишься уверенностью, а окружение – поддержкой и вдохновением. Если же мироздание не одобряет твой выбор – начнётся дождь, ты наступишь в лужу, троллейбус сойдёт с маршрута.
Казалось, город снова передумал и вцепился в меня всеми своими коготками, не желая расставаться. Он вёл себя как уставший любовник – достаточно мудр, чтобы понимать: всё прошло; слишком жаден, чтобы отпустить.
Я вдохнула запах дождя, для симметрии наступила в лужу второй ногой и пошла пешком.
Дверь в квартиру я запирать не стала. Сварила борщ, форточку оставила открытой. На стол, прижав солонкой, положила записку: «Не скуч.».
И отправилась на вокзал.
Сложно сказать, чего именно я ждала, но поезд меня слегка разочаровал: он был оглушительно обыкновенным. И люди, толпившиеся у вагонов, тоже были обыкновенными. Как я ни всматривалась, не увидела никаких особых примет.
Проводник – тоже был обыкновенным проводником. Я остановилась в метре от него, пытаясь поймать правильное настроение. Но и с этим не справилась. Никакого особенного чувства, мол, сегодня всё можно. Никакой эйфории. Не было даже дурашливого азарта. Всё просто и практично: хочешь уехать? Уезжай. Или хотя бы попробуй.
Я пожала плечами и подошла к проводнику.
– Билет? – спросил проводник.
Я улыбнулась ему своей совершенно не ослепительной, а самой обыкновенной на свете улыбкой и протянула билет. Истрёпанный и пожелтевший, пятнадцатилетней давности билет на единственный в городе концерт «Сорокопутов».
Проводник мельком взглянул на него, прокомпостировал машинкой, которая висела у него на груди, вернул мне.
– Счастливого пути, – сказал он. – Отправляемся через минуту.
Я устроилась у окна. Поезд подался назад, к городу, точно по-детски наивно пугая, а потом медленно-медленно двинулся вперёд.
Дождь закончился, оставив после себя огромное чисто вымытое небо с розовыми облаками – на фоне этого неба город, убегающий прочь, казался маленьким и печальным.
Над городом кружили мои птицы.
Чудовища