Потом был туман, и ватные ноги, и тошнота хуже прежнего, и две бессонные ночи в поту.
Потом был последний перед усыновлением профосмотр, и, слушая гул скриннера, ещё-не-Чагин обречённо думал, что, конечно, сейчас всё закончится, его уличат и прямо отсюда отправят на коррекцию. А может, и с обрыва в пропасть. Но матрица уже-почти-Чагина на экране была идеальным фракталом, а на коррекцию увезли того, второго, который ошибся всего однажды: не вовремя попался на глаза неприятному рандому Киму.
Легко и бестревожно прошло усыновление: украденная криптоматрица надёжно прижилась и без сбоев впитала родительский код. Чагин стал Чагиным, жизнь наладилась.
Стыд и вина действительно оказались чувствами мерзкими и склизкими, но сим-матрица легко справляется с такими вещами. Уже через год новой жизни Чагин забыл о неприятной школьной истории.
И только фаги продолжали появляться во снах – ледяные тени, умевшие проскользнуть в любой сюжет и выесть его до основания. Возможно, сим-матрица не видела в них ничего плохого. А может, слишком боялась их сама.
Утром Чагин забывал эти сны.
А теперь вспомнил – все до единого.
* * *
Первые годы после школьного случая, ещё помня и осознавая всё, с ним связанное, Чагин провёл в состоянии инопланетного внедренца. Он не знал, какая его реакция или особенность входит в сим-норму, и боялся выдать себя несоответствием общепринятым лекалам. Вскоре он убедился, что норма широка, а потом сим-матрица и вовсе позаботилась о его памяти – сложила лишнее в конверт и убрала на дальнюю полку.
Жена Чагина различала по запаху степени прожарки кофе, уровень свежести овощей и концентрацию белка в брикетах. Дочь обожала запах свежих листьев и апельсинов. Взрослый Чагин к запахам был равнодушен за одним исключением: ароматы со сливочными нотами. Молочный улун, стаут, пломбир, парфюмы с сульфуролом внушали ему не чувство комфорта, а тревогу и даже, в отдельных случаях, панику.
Сливочный запах ждал Чагина на самой границе льдистого небытия. Он словно взял Чагина за руку и резко выдернул в реальность.
В реальности Чагин лежал на твёрдой поверхности; ломило кости, жгло и ныло в области сердца, во рту было сухо и горько.
В реальности было темно, а в темноте плыли звуки чужой жизни: шорох, скрипы мебели и – человеческая речь; Чагин вслушался, забыв даже обрадоваться, что снова понимает смысл сказанного. Голос, тихий, спокойный, глубокий, – тот самый, с которым по телефону разговаривал бармен, – голос этот в сочетании со сливочным ароматом придал темноте форму, очертил образ. Чагин не хотел открывать глаза.
– Ну вот смотри, что ты наделала. Даня, бедняга, трясётся и снова во всём сомневается. Так нельзя. Это как позволить коту решать, можно ли ему ссать на диван или будить тебя посреди ночи.
– Даня хороший мальчик. Он бы тебя не послушал. Пас.
Чагин мгновенно узнал интонации давешней старухи и сам себе удивился – никогда прежде не удавалось ему так отчётливо различать рандомские голоса.
– Теперь уж не узнаем. Ты лучше скажи: зачем? Симом больше, симом меньше – что от этого изменится? Всё равно что муравьёв спасать. Тьфу. Семь треф.
Карты, понял Чагин. Они играют в карты и говорят обо мне. Следовало что-то почувствовать, но запрограммированных чувств больше не было. Точно протягиваешь руку в шкаф за галстуком, а там пусто, темно и пахнет гнилью.
– Может, я не их, а тебя спасаю? Душу твою грешную, – напускная ирония не обманула даже Чагина.
– У меня нет души, мама. И тем более её нет у этого твоего спасёныша. Если только… Как думаешь, матрица – сойдёт за душу? Бактериальная, нелепая, но уж какая есть. Кривому обществу кривые души. А я тогда – Люцифер или как минимум чёрт. А ты – мать чёрта…
– Отдавай своего короля, чёрт. И второго тоже. И не неси ерунды.
– Нет-нет, ты погоди, ты дослушай. Знаешь, что за проект двигает этот твой свежий сим-любимчик? Вот он сюда пришёл вчера, выпивал с моим карманным мурашом Вольцем – знаешь зачем? Он, видишь ли, хочет построить самую большую в мире статую своего бога. Как тебе такая задачка? Будешь утром смотреть на восток – а там его бог, напоминает, что ты, мама, человек прошлого, рандомная тварь, и в будущее тебе хода нет. Бог у него, понимаешь ли, очень специальный. Имя его богу – Симаргл. Так-то. Скажи мне, мама, если это не золотой телец, то что?
– В деревню тебе надо, Кимушка. Хоть раз своими глазами посмотреть на что-нибудь, что не город. Собаку от коровы не отличаешь.
– Нет, в этом есть, конечно, известная красота. Сначала избавились от собак, попробовали их перекраивать по своему образу и подобию, не вышло. А теперь будут ставить им памятники до небес. С вертящейся головой, ресторанами и обзорными площадками на месте глаз.
Чагин почувствовал, как его заливает жар стыда. Рассказывая о его проекте, голос нигде не соврал, но в его ёрническом исполнении всё это звучало несправедливо и обидно. Чагин почувствовал, как к глазам подступают слёзы, и непроизвольно сглотнул ком в горле.
А ещё – Кимушка. И сливочный этот запах. И голос. Голос, конечно, тоже.
– Мама, мураш проснулся. Дальше я сам, хорошо?
Звук отодвигаемого стула. Шаркающая походка, тихое ворчание, скрип двери. Тишина.
И вдруг у самого его уха:
– Редко кто из вас, мурашей, интересуется устройством сим-архитектуры, пока всё идёт по плану. Но уж ты-то, ты-то должен был интересоваться и помнить. Ну какая тебе крипта, Чагин? А если бы Вольц сказал с крыши спрыгнуть, ты бы тоже спрыгнул?
Чагин открыл глаза. Ещё утром он не помнил о существовании Кима. А если бы помнил, сомневался бы в правдивости этих воспоминаний, но сейчас, увидев его во плоти, Чагин отчётливо понял, что никогда ни с кем его не спутал бы. Никогда.
Ким был одет в элегантный белый костюм. Чуть длинноватые его волосы были модно, по-хулигански уложены. В ухе блеснула серьга. Он выглядел одновременно и таким, и не таким, каким помнил его Чагин. Те же черты лица, та же повадка – но Ким больше не казался Чагину насекомым. Он был по-своему красив. Но было в нём и что-то тревожащее. Ким достал из кармана сливочный леденец в кремовом фантике. Медленно развернул, бросил конфету в рот. Принялся аккуратно, методично разглаживать пальцами фантик. Посмотрел на Чагина. Доброжелательно. Вопросительно. Узнаёшь, мол?
Сложив из фантика крошечный самолётик, Ким запустил его куда-то во тьму, рывком поднял Чагина, усадил его, а сам сел напротив.
Он