Судьбы таинственны веленья… Философские категории в публицистике славянофилов - Владимир Николаевич Греков. Страница 34

бытия – все эти понятия могут ли быть усвоены иначе, как в форме продолжительного учения, определяющего точку зрения мыслителя?». Самарин пишет о необходимости индивидуального воззрения в науке, об изначальной пристрастности исследования, пристрастности не в смысле заданности и искажения, а в смысле интереса к самому исследованию и к применимости его результатов. Поскольку у каждого исследователя и даже у каждого человека есть свое воззрение, «мнимое беспристрастие, общечеловечность и отрицательная свобода» в науке оборачиваются бессознательностью. Соглашаясь с первой частью его суждения, последнюю все же можно принять только с оговорками. Тем более требует осторожности последующее развитие этого высказывания: «Между мыслью, воспитанною в среде народности, и рядом исторических проявлений той же народности, на всемирном поприще существует более прямое и близкое родство, вследствие которого мысль преимущественно становится способною овладеть для науки именно теми явлениями, в которых она сама с собою встречается и узнает себя». Наибольшее сомнение вызывает здесь предположение о «преимуществе», которым в таком случае обладает мысль. Но для Самарина в этом и заключалось самое главное его открытие. Он поясняет: «Можно ли отрицать, что русскому, потому что он русский, и в той мере, в какой он русский, дух нашей истории, мотивы нашей поэзии, весь ход и настроение народной жизни откроется яснее и полнее, чем французу, хотя бы последний овладел вполне русским языком и такой массою материалов, какой никогда не располагал ни один русский ученый?». Кажется, здесь Самарин противоречит самому себе. Русский, воспитанный в европейском духе, имеет ли преимущество перед европейцем, проникнутым любовью к России? Самарин даже не задает этот вопрос. На самом деле, проблема в другом. Критик имеет в виду интуитивную способность, но приписывает ее даже не национальному духу, а всего лишь национальному происхождению.

Отвечая Самарину, Б.Н. Чичерин указывал, что для ученого важнее всего «факт и закон». Он должен уметь «отделить случайное от постоянного», чтобы понять закономерность, т. е. «внутреннюю сущность явлений». Что же касается «национального подхода», Чичерин его полностью отвергал: «Конечно, к ученым взглядам может примешиваться и чисто национальный элемент, но это именно та сторона, которая откидывается, как случайный нанос; остается же вечно и незыблемо одно общечеловеческое, потому что оно одно имеет характер истины». Чичерин настаивает: «Объективность понимания составляет необходимое условие истины даже при разработке собственной истории».[165] Для Самарина чичеринское замечание свидетельствовало о полном непонимании его идей. Он-то как раз и полагал, что народное не противоречит объективной истине, но помогает ее установить, раздвинуть, по его выражению, «пределы общечеловеческого знания». Он признавал возможность пристрастия, односторонности, но в то же время думал, что сама народность будет способствовать «постепенному освобождению от пределов, ею же полагаемых». В конце статьи он специально уточняет, ограничивает «здравое понятие о народности» как «боязнью исключительности», так и «боязнью слепого подражания», предостерегая от смешения «золотой середины» и «крайностей». При всей своей добросовестности, оппонент Самарина этого пассажа не заметил и не оценил. Между тем Самарину было крайне важно показать непредвзятость и широту своей концепции. Он не предрекает конечного результата, «народность» – это один из элементов познания, элемент интуитивный, а значит, и непредсказуемый. «Народность есть больше, чем субъект мысли; сама мысль должна получить от нее свое образование: ибо, как в истории общечеловеческие начала появляются не иначе как в народной среде, так и в области науки мысль возводит эти начала в сознание через туже народную среду».

На его статью Самарин во 2-й книге «Беседы» отвечает возражением «О народном образовании». Третья его статья, «Замечания на заметки "Русского вестника” по вопросу о народности в науке», так и осталась при жизни неопубликованной. В своем ответе Чичерину он вновь связывает вопрос о народности с вопросом о признании разрыва между образованием и народной жизнью, построенной на иноземных основах. Он видит в народности «жизненное осуществление начал истинных», преодоление односторонних начал, внесенных в жизнь романо-германскими племенами. Эти начала он называет «относительно-ложными». В этом ответе акценты расставляются, пожалуй, более точно, чем ранее: «Для нас, как и для всех, цель составляет истина… вытекает, что народность для нас есть цель потому, что в настоящее время, вследствие всего воспитания нашего, мы стоим не на истинной, а на инородной точке зрения, мы приобщились к инородному взгляду на вещи».

Выступление Самарина поддержал и развил К. Аксаков. В заметке «О русском воззрении» он сравнивает народное и общечеловеческое и убеждает, что они не исключают друг друга. «Дело человечества совершается народностями, которые не только от того не исчезают и не теряются, но, проникаясь общим содержанием, возвышаются и светлеют и оправдываются как народности». Если противники упрекали славянофилов в изоляционизме и нетерпимости, то К. Аксаков это обвинение возвращает своим оппонентам: «Отнимать у русского народа право иметь свое русское воззрение – значит лишить его участия в общем деле человечества». Продолжая спор, в статье «Еще о русском воззрении» он поясняет, что общечеловеческое воззрение всегда «существует в личном разумении отдельного человека». Тем самым роль личности повышается, и Аксаков это признает[166], но поясняет: «Чтобы понять общечеловеческое, надо быть собою, надо иметь свое мнение, надо мыслить самому». Суждение, казалось бы, справедливое, но можно ли его было применить к русскому крестьянину? Защищая связь народного и общечеловеческого, Аксаков заранее был уверен в самобытности крестьянина. Но все же вряд ли большинство крестьян обладало собственным мнением о философских и политических вопросах. Аксаков утверждал: «Народ не менее отдельного человека имеет право быть собою и иметь свою деятельность. Деятельность народа, как деятельность человека, должна быть самостоятельна». Но в чем же проявилась эта деятельность народа? Общими для всех были только военные подвиги. Содержание народного воззрения К. Аксаков так и не смог сформулировать, оставляя это на будущее. Но ведь точно так же невозможно было сформулировать смысл и содержание воззрения французского, немецкого, итальянского, из которых и складывался европеизм. К. Аксаков вслед за Самариным и Хомяковым утверждает, что начало европейское, объединяя народы, объединяет народные воззрения европейских стран. Он предлагает свое решение: «Народность смотрит на весь мир». Смысл этого решения – тождество народного и истинного. «Народ, в своем нормальном состоянии, не хлопочет о народности, он хлопочет об истине; он говорит: я хочу смотреть справедливо вообще, следовательно, общечеловечески, я хочу безусловно истинного воззрения; но народность, которая есть его самостоятельность, присутствует тут же непременно: без самостоятельности истина не дается уму, и истинное воззрение народа есть в то же время воззрение народное». Признаемся: это суждение трудно опровергнуть. Но столь же трудно его и доказать. Мы можем лишь угадать справедливость или несправедливость этого мнения. Критик думает,