В шестнадцать она позволила ему лишить ее девственности на острове в озере Инари. Это было волнующе, рискованно, на грани беспутства. Любимый остров саамов, который, по слухам, служил местом ритуалов, а иногда и жертвоприношений. Но все волнение было у нее в голове. На самом деле стоял удушающе жаркий летний вечер, парень завалил ее прямо на землю, спину ей царапали ветки, он обливался потом, а от его возни между ее ног она не испытала никакого экстаза – это было больно и липко.
Через четыре года они поженились. Он предложил, и Кайя согласилась. Почему? Потому что могла. Потому что в Коппе было не так много парней ее возраста. Потому что он был большим и сильным. Потому что хотел ее. Да, он был унылым и скучным. Но одиночество еще хуже.
Ее родители были убиты таким выбором. Его мать умерла за три года до свадьбы, а отец едва успел застать церемонию, и тоже свалился с сердечным приступом. Итак, первый год супружеской жизни Кайя провела, приспосабливаясь к тому, что в двадцать лет стала женой фермера. Выйти замуж так рано казалось смелым. Вот только изолированная жизнь на отшибе не входила в ее планы.
Однако Кайя приспособилась и была готова попробовать. Возможно, она просто играла в домохозяйку, но, как ни странно, получалось у нее неплохо.
Год спустя Кайя поняла, что подписалась на скуку смертную и что это навсегда. В муже не осталось и капли пыла, да и толку от него уже не было – он пристрастился к выпивке. Еще через несколько месяцев она уже трахалась с кем-то другим. В конце концов, она ведь еще так молода.
Сейчас, в двадцать два года, Кайя несчастлива в браке, беременна от другого мужчины, и этот мужчина тоже ее не хочет.
Мать всегда говорила, что Кайя одной ногой стоит в этом мире, а другой – в своих фантазиях. Помогало рисование. На бумаге она могла создать что-то красивое. Настоящее. У нее это выходило само собой. Об этом говорили учителя. Тебе надо в Хельсинки, Кайя, говорили они. Поступай в художественную школу. Но она не последовала их совету. Теперь от ее мечтаний остался лишь альбом для рисования, несколько висящих в баре эскизов да пара картин, которые муж позволил вставить в рамку.
Кайя поднимает голову и понимает, что детеныш смотрит прямо на нее.
Несколько секунд они смотрят друг на друга. Кайя затаила дыхание, сердце бьется медленнее.
Интересно, чувствует ли он, воспринимает ли, что внутри нее ребенок. У животных такая интуиция. Она уже заметила, что северные олени и лошади ведут себя с ней мягче. Но не хаски. Этим, похоже, все равно: просто сгустки беспрестанно тявкающей энергии.
Может, еще не поздно. Можно уехать в Хельсинки, родить ребенка, попытаться справиться самой. Ее там никто не знает. Там не узнают, что она сделала, какие ошибки совершила. Не станут осуждать.
Но этот шанс начать все сначала означал бы, что она останется одна. Без денег. Без семьи. Без друзей.
На крыльце позади слышен шум. Кайя так сосредоточилась на детеныше, что не услышала, как муж вышел из дома.
Он смотрит на ее рисунок. Кайя застыла, боясь шевельнуться. Молится, чтобы ему не вздумалось заглянуть на другие страницы.
Там есть рисунки, которые ему совсем не нужно видеть.
Альбом подарил муж, но Кайя знает, что в глубине души он считает ее искусство глупым и пустым занятием. Иногда, выпив, он начинает бурчать, что таланта у нее тьфу, поскольку, будь хоть какой-то талант, ее бы здесь уже не было, разве нет? Она бы не торчала с ним в глуши, на этой бесполезной оленеводческой ферме. Возможно, Кайя многого не понимает, но одно ей ясно: муж мало ценит себя и, следовательно, мало ценит и ее за то, что она его выбрала.
Кайя напрягается. Алкоголем от мужа не пахнет, но это ничего не значит. Всегда нужно быть готовой.
– Красиво.
Его слова настолько неожиданны, что Кайя реагирует острее, чем если бы он ее ударил.
– Что? – вскрикивает она.
– Твой рисунок. Очень красивый. Ты очень точно уловила взгляд.
Кайя смотрит на рисунок, потом снова на лес. Песцы ушли, потревоженные звуками человеческого голоса.
– Я… спасибо.
– Нужно вставить его в рамку, – говорит он.
Кайя не знает, что и ответить. Муж уже несколько месяцев не дает ей ничего повесить. Говорит, что дом начинает походить на дешевую художественную галерею.
– Спасибо. Обязательно вставлю.
Она чувствует на плече его руку. Даже в юности руки у него всегда были грубыми, сильными. Они-то ее и привлекли. Но теперь Кайя уже забыла, на что способны его руки. Она привыкла тосковать по рукам любовника.
– В последнее время мы оба много работали, – начинает муж.
Кайя молча кивает.
– Давай-ка побалуем себя, – продолжает он. – Съездим в город, хорошо поужинаем. Ну, и все, что положено в нашем возрасте.
Кайя сглатывает. Ей удается снова кивнуть. Он сжимает ее плечо. Она в ответ сжимает ему руку. И тут муж добивает ее окончательно, наклоняясь и целуя в голову.
– Прости, что все так сложно, – говорит он.
И уходит. Кайя слишком ошеломлена, чтобы реагировать.
Что это было… проявление доброты?
Она захлопывает альбом и сидит совершенно неподвижно.
Может быть, все еще можно исправить. Мужа сильно подкосила ферма, когда умер отец. В течение года пришлось продать половину стада, и до сих пор с трудом удается платить рабочим, которых он нанял, чтобы сохранить оставшуюся половину. Как же ему, наверное, было страшно, когда он пытался заставить все это работать. Но вроде бы удалось. Дела вроде идут хорошо, олени продаются. Кайя слышит, как он говорит об этом, когда прислушивается к нему.
Срок всего пять, максимум шесть недель. А если переспать с ним сегодня ночью? Если бы они сейчас занялись сексом, он бы понял это?
Впервые за долгое время Кайя чувствует, как внутри что-то расцветает.
Надежда. В ней загорелась надежда.
Коппе, 2019 год
Агата не хочет терять детей из виду, но при этом не может и целыми