– Но я сильно подозреваю, что именно к этому вы и готовитесь. Не верите, что я справлюсь с работой. Думаете, здесь понадобится такая же большая команда, к которой вы привыкли в Англии. Ждете, что армия полицейских начнет прочесывать место преступления, проводить пресс-конференции и допрашивать всех, с кем она работала…
– А вы хотите сказать, что ничего этого не будет? – перебивает Алекс.
– Разумеется, будет, уже есть, но вы не понимаете, где находитесь, не знаете, как работает наша полиция. Территория Лапландии огромная, а вот народу маловато. Сестру вашу убили несколько недель назад – и это дело уже совсем другого рода. Надеяться обнаружить ДНК преступника не стоит, потому что тело слишком долго пробыло в воде. Видеонаблюдения у нас здесь нет. Конечно, опросим всех, кого надо, да только людям свойственно быстро забывать все, что произошло больше, чем три-четыре дня назад. У нас расследование не будет похоже на те, к которым вы, возможно, привыкли, но результат я вам обещаю.
– Сколько убийств вы раскрыли в Коппе?
– Ни одного.
– Простите?
– В Коппе – ни одного. В Рованиеми я вела девять дел об убийствах, большинство из которых были связаны с домашним насилием. Алекс, у нас здесь убийства, вообще, случаются нечасто. А в Коппе и вовсе ни одного не было, пока я тут руковожу.
– До нынешнего момента.
– Да, до нынешнего момента, – соглашается Агата.
– И вы еще удивляетесь, почему меня терзают сомнения.
Алекс отставляет кофе.
– Я готов ее увидеть.
* * *
Венла выходит в коридор, оставив Алекса наедине с сестрой. Они с Агатой торопливо курят одну сигарету на двоих, высунувшись из окна. Раньше Агата курила все время, но перестала делать это при детях. Да и пить при них перестала: незачем, чтоб они думали, будто она тоже не может себя контролировать.
Им и так этого в жизни хватает.
Но сейчас ей нужна чертова сигарета.
– Он не плачет, – рассказывает Венла Агате. – Но внутри кипит. Похоже, собирается держать все это в себе, пока лет через десять у него не случится срыв только потому, что ему дали не тот бутерброд, и это стало последней каплей. В нем много злости. Точно могу сказать.
– И он собирается переехать в Коппе, – добавляет Агата.
– О боже.
Венла затягивается сигаретой и передает Агате.
– Британец, который не доверяет местным жителям. Почему я не удивлена?
– Если бы твоя сестра умерла там, ты бы предоставила разбираться их полиции?
– Какая ты великодушная, – улыбается Венла. Разворачивается и упирается замерзшими ягодицами в горячий радиатор под подоконником. – Полагаю, британцы знают, что делают, не так ли? Я смотрела «Лютер».
Она смотрит Агате прямо в глаза.
– Лютер-то легко раскроет дело о гибели моей воображаемой сестры.
Агата дружески пихает Венлу в плечо.
– Слушай, я вчера даже не спросила, – вспоминает Венла. – Как дети?
– Хорошо.
Агата открывает в телефоне недавнюю фотографию.
– Боже, Эмилия совсем взрослая. И так похожа на тебя.
Агата улыбается, затем хмурится.
– Олави опять стал кусаться.
– Другие родители жалуются?
– Нет, благо он кусает себя, а не других детей.
– Рано или поздно забудет, – успокаивает Венла. – Все забывают.
Венла знает историю семьи. Когда в прошлом году Агата приехала на ее сорокалетие, патологоанатом пыталась убедить подругу подать заявление о переводе в полицию другой страны. Она знает, что Агате не будет покоя, пока призрак, который преследует ее и детей, все еще знает, где они живут.
Но Агата не может уехать. Лапландия – ее дом.
– Эй, я серьезно, – говорит Венла. – Они замечательные дети, и у них есть ты. С ними все будет хорошо. Со всеми вами.
Агата пожимает плечами. Можно ли забыть травму?
Позволят ли им когда-нибудь?
В морге Алекс стоит рядом с Вики и думает, что никогда не оправится от этого момента.
Они всегда были похожи друг на друга, он и сестра. Темноволосые, смуглолицые, скуластые.
Это нечто перед ним не его сестра. И дело не только в обритой голове – на спор Вики и не такое согласилась бы сделать – или в бледной коже и почерневших, обмороженных конечностях.
Ее застылость. Он не может припомнить Вики такой неподвижной.
Она всегда кипела. Была энергичной, искрометной. Не могла усидеть на месте.
Теперь же погасла сама ее суть.
Наверняка сестра яростно боролась за жизнь. Ведь она ее так любила. Любая опасность, которой подвергала себя Вики, каждый выброс адреналина, за которым она гналась, – все это лишь для того, чтобы чувствовать больше, сильнее, ярче. Кто бы это ни сделал с нею, он украл у нее то, за что она отчаянно цеплялась.
Ярость, которая вскипает в нем, так сильна, что грозит сокрушить его. Покачнувшись, он наклоняется к ее лицу.
– Прости, Вики, – шепчет он, надеясь, что сестра его слышит. – Прости, что подвел тебя.
Уже светает, когда Алекс и Агата выходят из морга и отправляются в Коппе, на берег озера Инари. Алекс впервые видит в Финляндии дневной свет – если можно так назвать этот сумрак.
Когда они утром вышли из отеля, было еще темно.
Первый час он ничего не говорит, размышляя о том, что недавно видел.
Но в конце концов начинает замечать пейзаж.
– Как много деревьев, – произносит он, даже не осознавая, что говорит вслух. По крайней мере, ему это кажется деревьями. Они такие громоздкие и отяжелевшие от инея и свежевыпавшего снега, что похожи на скульптуры. Непонятно, как не сломались под тяжестью того, чем нагрузила их погода.
– Да, только без особого разнообразия, – поясняет Агата. – Береза, ель да сосна. Правда, на севере Лапландии уже почти нет деревьев. Но да. Без малого три четверти территории Финляндии покрыты лесом. Именно этим мы и известны.
На узком участке дороги она машет рукой встречной машине. Алекс не представляет, как можно в подобных условиях с такой уверенностью водить машину.
– При свете по-другому выглядит, правда? – говорит она. – Наслаждайтесь, пока можно. В это время года повезет, если светло будет часов пять, да и то дни обычно тусклые.
– Угнетает? – интересуется Алекс.
Агата пожимает плечами.
– Мы уже давно привыкли. Вы знаете, что Рованиеми – это ворота за Северный полярный круг? Линия проходит как раз через деревню Санты. К концу лета мы так устаем от бесконечного дня и полного отсутствия ночи, что одно другое как бы уравновешивает. Технически у нас в Лапландии целых восемь времен года. Но люди почему-то считают, что за полярным кругом бывают только лето и зима.
– А вот эта деревня Санты, – спрашивает Алекс, – местным она нравится