Разумеется, в той серии были и другие сюжетные линии, зрителю на радость: Росс в поисках нового дома для своей ручной обезьянки, попытки Джоуи выбрать новое сценическое имя. Для Прим притягательность вселенной «Друзей» сводилась к очаровательной предсказуемости, выдержанной во всех двухстах тридцати шести сериях. Когда завершилась эта, Прим почувствовала себя (как это всегда бывало) гораздо спокойнее. Привкус обиды, оставшийся от встречи у лифтов, сходил на нет, оставляя лишь стойкую ярость от высокомерия того человека. Вместе с тем она теперь окончательно уверилась в том, что, если написать о случившемся, произойдет очищение, катарсис. Она просто не понимала, с чего начать. Возможно, надо взять и нырнуть в это и рассказать историю, начать облекать ее в слова и посмотреть, куда этот процесс ее заведет. Вот так это делается у писателей?
За вдохновением она решила заглянуть в отцову библиотеку.
Дом приходского священника в Грайтёрне был поздневикторианской постройки, как и церковь, и — как и церковь — вызывающе непривлекательным, однако недостаток обаяния искупали более чем внушительные размеры. В одном только первом этаже размещалась громадная сводчатая кухня, столовая, две приемные комнаты, кабинет, в котором мать Прим работала над тем, что ее дочь именовала «всякое приходское», а также еще одна гостиная, отданная под отцово несусветное собрание книг. «Библиотека» — так ее именовали родители, и была она свидетельством библиомании, какая давно уже вырвалась за все разумные границы, с полками по четырем стенам, заполненными от пола до потолка многими тысячами книг, в основном томами XVIII–XIX веков в кожаных переплетах, кое-где перемежавшихся более поздними трудами по истории или биографиями, а также самой малостью современных первых изданий. Имелись и удобные кресла, стоявшие спинками к свету, впускаемому створными окнами, и в одном из тех кресел сидел сейчас Эндрю, отец Прим, и ломал глаза о крошечный шрифт очередного забытого викторианского романа. Его окружали картонные коробки, а также стопки книг, многочисленные шаткие башни, которые он, судя по всему, упорядочивал по какой-то своей системе. Взглянув на вошедшую дочь, он сказал:
— Все хорошо, милая?
— Да, я нормально, — ответила она. Оглядела организованный хаос, окружающий отца. — Ты чем занимаешься?
— Произвожу чистку. У нас тут переполнение. — Он огляделся по сторонам и вздохнул, словно его обескураживал остаток работы, которую еще предстояло завершить. — Трудный процесс, на самом деле. Мне надо выбрать пятнадцать футов книг и все их запаковать.
Прим сняла с одной стопки какую-то книгу в бумажной обложке и глянула на нее машинально, без действительного интереса.
— И что ты потом с ними будешь делать? — спросила она.
— Отнесу к Виктору, наверное, и продам — весьма неохотно.
Поначалу никакой «Виктор» ей на ум не шел, а затем она вспомнила, что речь об одном из отцовых лондонских друзей, торговце антикварными книгами, с кем отец иногда вел дела.
Эндрю вытянул шею — посмотреть на обложку романа, который она выбрала.
— Что это?
Прим впервые вгляделась в книгу. Пухлый том, страниц пятьсот-шестьсот, а то и больше. Название — «Лилипутия восстает», автор — Пирс Каплун. И дизайн обложки, и шрифт, казалось, принадлежат давно ушедшей эпохе. Прим глянула на дату издания — оказалось, что это 1993 год.
— Не сказать чтобы я помнил, как это покупал, — произнес отец.
Прим прочитала издательскую аннотацию.
— Ух ты. Послушай. «„Лилипутия восстает“ — эпическая сатира на безумие современной жизни, охватывающая континенты и поколения, она являет нам одного из блистательнейших наших молодых романистов на самом пике его сил. В будущем этой книге, несомненно, суждено стать классикой».
Отец ехидно хохотнул.
— Что ж, не очень-то оно сложилось, верно? Если даже такой, как я, не помнит, кто этот малый… Пирс Каплун… был. Положи на ту стопку, которая для благотворительной лавки, а?
Прим отнесла книгу туда, куда указали, положила на вершину стопки и некоторое время стояла и смотрела на нее сверху, погрузившись в мысли. Странная, неизъяснимая грусть нашла на Прим от осознания, что однажды, почти тридцать лет назад, издатель и рецензенты убедили автора, что он сочинил классический роман, который будут обожать многие грядущие поколения, а теперь вот его вполне забыли, совершенно не читают. Вообще мог бы не утруждаться и не писать.
Наверху следующей стопки нашлась книга, которую Прим узнала, хоть и не читала ее, «Деньги» Мартина Эмиса. Пусть отец и твердил ей, что это шедевр, идея этого романа никогда ее не привлекала. Она открыла его на титульной странице, где красовался подзаголовок «Записка самоубийцы». В некотором смысле интригующе. Поразила ее и простая бледно-голубая бумажная обложка, на которой не было никаких других украшений, кроме названия, имени автора и слов «Проверочный экземпляр. Не для цитирования или перепродажи».
— Что это означает? — спросила она. — «Проверочный»?
— О, это премудрости ремесла, — ответил отец. — Когда из печати приходят такие вот проверочные экземпляры, издатель иногда переплетает их и рассылает в журналы, рецензентам и так далее. Затея в том, что рецензенты прочтут это с большей вероятностью, если текст будет выглядеть как настоящая книга.
— Но в них разве нет ошибок?
— Иногда есть, — сказал Эндрю. — Поэтому на рынке коллекционеров они представляют ценность. Прихвачу на следующей неделе к Виктору. Он мне скажет, стоит ли чего этот экземпляр.
Прим вернула книгу на место и взяла славный том в переплете — первое издание «Титуса Гроана» Мервина Пика. Эта книга навеяла хорошие воспоминания. Прим вспомнила, как читала «Титуса», когда ей было лет шестнадцать или семнадцать, с удовольствием блуждала в лабиринтах готических нарративов этого романа и яростно отождествлялась с капризной одиночкой Фуксией. В предвкушении сладостной ностальгической лихорадки от первой же страницы она уселась в кресло и принялась читать, но обнаружила, что не в силах сосредоточиться. Никак не удавалось стряхнуть вот это чувство бесцельности, неудовлетворенности. Она отложила в сторону и эту книгу и осознала, что угрюмо глазеет в пустоту.
Вскоре вопрос возник вновь, настойчивее и безответнее некуда. Она тяжко вздохнула.
Что ей делать с остатком дней своих?
— Можешь вспомнить, как оно ощущалось, когда ты окончил университет? — спросила она у отца.
— Еще как могу, — ответил он, продолжая сортировать и раскладывать по стопкам. — Ужасное чувство. Совершенно не триумфальное. Три года прошло, не успел глазом моргнуть, — а тебе и дальше жить с родителями. Я тосковал страшно — в точности как ты теперь.
— Я не тоскую, — возразила Прим. —