— Что?
— Убедительности. Не слов — а действий.
Я кивнул.
Пауза повисла, как зонтик на крючке.
— Тогда, может, я пока чашку чая? — предложил я. — У меня в тумбочке хороший, китайский.
— Давай, ефрейтор. Только без сахара. И — без посягательств на личное пространство, ясно?
— Я — только по заявке, — сказал я, приподняв руки в комическом «мир-дружба».
Она улыбнулась. А я понял — это была не просто смена в госпитале. Это была та самая смена, после которой в жизни всё меняется.
* * *
Инна Ивановна аккуратно вылила чай в эмалированную кружку, ловко прижав сеточку к стенке ложечкой.
Я смотрел на её пальцы — аккуратные, с короткими ногтями. Такие пальцы, которые умеют и ласку дарить, и судьбу переплести.
Только я собрался это сказать — как дверь распахнулась как от взрыва.
— Инна! Ты тут?!!
Влетела запыхавшаяся медсестра в теплой безрукавке поверх белого халата.
— Что случилось⁈ — поднялась Инна.
— Во второй операционной электронож отказал! А у нас — осколочное в бедро, вена разорвана, зашиваем вручную, но кровит! Хирург орёт! Никого из инженерии не дозвониться!
— И что ты ко мне? — ахнула Инна.
— Да хоть к дьяволу! Хоть сам Господь Бог пусть чинит, но режем живого человека вживую!
Я отставил кружку.
— Электронож какой модели?
— Не знаю! Старый, зелёный такой, с латунными ручками!
Обе повернулись ко мне.
— Ты что сможешь?
— Надо попробовать.
Инна прищурилась.
— Ты точно сможешь?
— А есть варианты?
Парень в зелёном халате, с лицом как после суток в окопе, склонился над кровоточащей раной.
— Да где там этот чёртов инженер⁈ — орал он, удерживая зажим на вене.
— Профессор! Вот! — крикнула медсестра. — Нашла спеца!
— Чего стоишь, одевай стерильное и вперед!
Я не ответил. Хирургическая сестра быстро помогла одеть стерильный халат, перчатки и высокие бахилы. Подошёл к аппарату. Зелёный ящик на колёсиках, кнопка «режим», рычаг переключения мощности.
На корпусе — шильдик: «Электронож хирургический ВЭН-01. Год выпуска: 1977.» Там либо контакты прогорели на педали, либо высоковольтная плата залипла от перегрева.
— Есть отвёртка?
— Только скальпель!
— Подойдёт.
Я быстро вскрыл заднюю крышку.
Пыль. Горелый запах. Как и ожидалось — окисленный контакт на силовом реле. Влажность дала окисел на плату.
— Где вата? И спирт?
— Вот!
— Надави на вену жёстче, сейчас будет! — крикнул я врачу, вычищая плату ваткой, затем поддел ногтем окислы и замкнул контакт.
Писк. Щелчок.
Педаль — и слабая, но стабильная искра.
— Есть контакт.
— Включай! — заорал хирург.
Через минуту в ране пошёл дымок от прижигания сосуда. Кровотечение остановилось. Врач облегчённо вздохнул.
— Спасибо парень! Очень вовремя, выручил.
— Радист-разведчик, — пожал я плечами. — Еще могу крестиком вышивать…
Врачи рассмеялись.
Инна стояла у двери. И смотрела.
Так, как не смотрят на ефрейторов. А только на тех, кто вытаскивает из задницы весь госпиталь в самую чёрную смену.
* * *
Я только что вернулся из операционной… И Инна сразу налила мне ещё кружку чая. На подоконнике тускло светила ночная лампа, и чайный пар казался почти сказочным.
Она смотрела на меня долго, без улыбки, но взгляд был какой-то — прозрачный, без тревоги.
— Если бы ты не включил нож… знаешь, сколько крови потерял бы этот мальчик? — тихо сказала она. — Ты, может, всю его весну включил одним щелчком.
Я пожал плечами, будто не услышал. На деле — просто не знал, что ответить на такое. В груди что-то пошевелилось — не от гордости, нет… от чувства, что я снова влез в чужую судьбу.
— А ты… где так научился эти электроножи щёлкать? — продолжила она, отхлебнув чай.
— Я… мастер-радиолюбитель, — тихо ответил я. — У нас с батей домашняя радиомастерская, он с пятого класса меня к паяльнику подпускал.
А в 8 классе я уже трансивер на полевых транзисторах собрал, представляешь? Вот и попал в ВДВ к радистам. А там, где только не латал технику — и в поле, и в медсанчасти, и даже в учебке связи под Баку…
Инна кивнула, задумалась. Ложечка тихо звякнула в её кружке.
— Слушай… посмотришь один аппарат? — сказала она, будто бы невзначай. — У нас в кладовке валяется «Юнность», УЗИ. Уже два года как пылится. Говорят, что конденсаторы вздулись, ну и блок питания барахлит. Только… инженеров нет, да и не до него им.
— А он где? В вашем отделении?
— У нас, да. В неврологии. Он по бумагам числится, но никто уже и не надеется. А зря… — её голос вдруг стал мягче. — Иногда так не хватает нормального УЗИ. Хотя бы просто почки глянуть… А то только руками и молитвами.
Я сделал глоток, посмотрел на неё поверх кружки.
— Утром?
— А если я скажу — сейчас?
Мы переглянулись. Я встал первым.
* * *
В кладовке отделения неврологии был полумрак, пахло пылью. Включенная лампа дневного света никак не могла нормально включится и моргала почти как стробоскоп.
Инна повела меня в самую глубь помещения. За стеллажами с бинтами, склянками и списанными каталками — тяжелая ткань наброшена на громоздкий аппарат.
Мы встали рядом. Я потянулся откинуть тряпку — и в этот момент её рука коснулась моей.
Не нарочно, как бывает, когда вместе тянешь на себя что-то большое.
Но никто не отдёрнул руку. Наоборот — замерли. Я повернулся к ней. Она стояла слишком близко. Свет падал под острым углом, вычерчивая скулы, тонкие губы, мягкие линии плеча под белым халатом. Она уже сняла косынку, и волосы — те самые, медовые — свободно лежали на плечах.
— Ты что-то включаешь, — прошептала она, глядя прямо в глаза.
— Я? — я хрипло усмехнулся. — Скорее, ты.
Она не ответила — просто шагнула ближе.
Поцелуй случился без команды. Как замыкание — без искр, но с ударом. Тихо, сильно, с тем напряжением, которое копилось с самой каптёрки, где я тягал ящики, а она делала вид, что не смотрит.
Её халат медленно скользнул на аппарат, которому тоже пора вернуться к жизни. Слова сейчас не нужны — ни научные, ни из будущего.
Где все просто.
Свет из окна узкой форточки ложится на лицо Инны. Она задремала, прикрывшись халатом, положив