Моника умолкла, несколько напуганная. Трое ее слушателей резко повернулись к ней.
– Пивная бутылка, – пробормотал главный инспектор Мастерс. – Ах ты боже мой!
– Да, а что такое?
– Кислота, которую на тебя выплеснули, – сказал Билл, – была вылита из бутылки из-под пива. Я обнаружил ее наверху в доме врача и, отправляясь сегодня в Военное министерство, прихватил ее с собой в портфеле.
Как-то отреагировать на эту новость Моника не успела. Снаружи послышался приближающийся топот ног, будто Старое здание подверглось набегу. Томас Хэкетт, размахивая электрическим фонариком в чехле, налетел на них как ураган. За ним, спотыкаясь и поправляя пенсне, поспешал Ховард Фиск.
– Все в порядке, – заявил продюсер. – Нам не нужна полиция. Я не религиозен, но Богом клянусь! Сейчас самое время для молитв. Тилли поднялась.
– Поднялась? Поточнее, сынок. Вы хотите сказать, она поднялась на небеса?
– Я хочу сказать, что она сидит в кровати! – прокричал мистер Хэкетт. Он был так возбужден, что фонарик вылетел из его руки и шлепнулся на пол. – Доктор сделал ей два укола какого-то пилокарпина, а она села в кровати и дала ему затрещину. Сейчас она попивает бренди и ругается, как портовый грузчик. Доктор чуть в обморок не упал. Он говорит, что у нее, должно быть, конституция как у козы и он дает руку на отсечение, что она проглотит шесть жестяных банок и пинту жидкого бетона и глазом не моргнет. Она не умрет. Понимаете?
Мистер Хэкетт откашлялся, а затем достал платок и промокнул лоб. С трудом переводя дыхание, он сел на кушетку. Ховард Фиск был бел как полотно.
– Это такое облегчение, – проговорил наконец режиссер своим мягким голосом. – Это огромное облегчение. После той изощренной игры под названием «подразни слушателя», в которую вы с нами сыграли, сэр Генри, приятно сознавать, что ни у кого из нас нет на совести убийства. Но все же у меня есть на что пожаловаться: что вы сделали с бедняжкой Фрэнсис?
– Фрэнсис? – повторил Г. М.
Режиссер сделал два шага вперед:
– Да, Фрэнсис. Будь я на вашем месте, я был бы поосторожнее. Гагерн вернулся из города и разыскивает вас. Я не удивлюсь, если наш шлягер вызовет вас на дуэль. Что вы сказали ей в вашей приватной беседе? Она ушла вся в слезах. Я это знаю, потому что видел ее. Я даже и не предполагал, что она умеет плакать. Пять лет пытаюсь заставить ее сделать это на камеру, и никакого толку. Что вы ей сказали?
Мерривейл угрюмо посмотрел на него и нахмурил брови.
– Я сказал ей кое-какие нелицеприятные вещи, – произнес он бесстрастным тоном. – Присаживайтесь, сынок.
– Нелицеприятные вещи? Вы имеете в виду…
Губы режиссера беззвучно зашевелились. Он взглянул на мистера Хэкетта. Казалось, он не знает, куда пристроить свои руки с большими костяшками.
– Я сказал: присаживайтесь, сынок.
Моника подумала, что у мистера Фиска действительно есть причины для беспокойства. Курт фон Гагерн, который появился как раз в тот момент, был явно не в настроении, так что полагаться на его снисходительность не было резона. Он шумно дышал, и покрасневший нос отчетливо выделялся на его лице, будто был какой-то инородной частью. Поля щеголеватой мягкой шляпы оттеняли влажные от холода глаза, и их взгляд, направленный на Г. М., вряд ли можно было назвать почтительным.
– Где моя жена? – произнес он. – Что вы сделали с моей женой?
– С ней все в порядке, – заверил его Г. М. – Возможно, она немного расстроена тем, что ей задали не очень приятные вопросы относительно пивной бутылки и трех анонимных писем, но я уверен, что она это переживет.
– Относительно пивной бутылки и трех анонимных писем? Что вы имеете в виду?
– Если вы все устроитесь поудобнее, – ответил Г. М., – я вам расскажу. Лучше открыть все карты здесь и сейчас.
Внезапно повисшая тишина, которая заставила всех взглянуть в глаза друг другу, была неловкой и пугающей. Г. М. прошел в кабинет Тилли и вернулся оттуда с двумя стульями. Он усадил Монику на один из них, лицом к остальным, будто образцовую ученицу перед классом. А сам сел на стул у письменного стола.
Сняв котелок, Г. М. аккуратно положил его на столешницу. Затем он взял красную кожаную шкатулку и переставил ее поближе к краю стола, чтобы все ее видели. После чего с превеликой осторожностью извлек из кармана своего просторного пиджака черную трубку и клеенчатый кисет. По-прежнему без всякой суеты он отвинтил мундштук и подул в него. В свете, лившемся из-под абажура, который Моника смастерила из газетного листа, надутые щеки и сосредоточенный взгляд придавали ему вид состарившегося Шалтая-Болтая. Он соединил трубку с мундштуком, наполнил ее табаком, который по виду напоминал проволочную мочалку для чистки кухонной раковины, и раскурил ее. Завитки дыма, окутывая его голову, уплывали под абажур.
– Мастерс, – продолжил он, поудобнее устраиваясь на стуле, – недавно ты сделал одно чрезвычайно ценное замечание. – Он вытянул руку и постучал по крышке кожаной шкатулки. – Эти сигареты. Посчитай-ка их.
– А?
– Высыпь их и посчитай. А мы послушаем.
Хмурясь, Мастерс открыл шкатулку и вытряхнул на столешницу целую груду сигарет. Сдвинув все сигареты в одну сторону, он, как заправский банковский клерк, проворно разделил их на ровные кучки.
– Четыре, восемь, двенадцать, шестнадцать. Двадцать, двадцать четыре, двадцать восемь, тридцать два. Тридцать шесть, сорок, сорок четыре, сорок… – Мастерс умолк. Лицо его сделалось еще пунцовее, и он принялся пересчитывать сигареты сначала. Потом он, моргая, перевел взгляд на Г. М.
– Нет, сынок, – сказал Г. М., который явно получал огромное удовольствие от своей трубки. – Ты не ошибся. Теперь мы можем продолжить с чистой совестью и полным сознанием своей правоты. Предполагаемый убийца явно пренебрег предопределенностью вещей. – Он сделал жест в сторону Билла Картрайта. – А теперь вы посчитайте, сынок.
– Послушайте… – вмешался Томас Хэкетт, проводя пальцем по внутренней стороне воротничка.
Билл и сам уже понимал, что назревают неприятности, но, вместо того чтобы переживать, ему хотелось рассмеяться: на Гагерна, Фиска и Хэкетта, сидящих бок о бок на кушетке напротив Моники, нельзя было смотреть, сохраняя серьезное лицо. Однако тяжелые мысли его все же не покидали. Он дважды пересчитал сигареты, прежде чем осмыслить их общее количество.
– Тут что-то не так, – произнес он наконец. – Здесь всего сорок девять сигарет.
Томас Хэкетт подскочил и снова опустился на кушетку.
– Верно, сынок, – согласился Г. М., отмахивая от лица назойливое облачко дыма. Выражение дьявольского удовольствия на лице у него становилось все сладостнее. – А теперь Джо…
– Не знаю, кого вы называете Джо, – сказал Гагерн весьма резко, почти визгливо.
– Давайте пока это оставим. Сегодня, – продолжил Г. М., – вы задали мне шесть вопросов, на которые необходимо было ответить, чтобы прояснить это дело. Итак, если вы зададите те же вопросы вновь, я постараюсь дать на них ответ.
Гагерн пожал плечами:
– Я не помню их порядка, но сами вопросы помню прекрасно. Значит, так. Первый вопрос: кто украл пленку и почему?
Г. М. вынул трубку изо рта.
– Никакой пленки не крали, сынок, – сказал он.
Если бы под диваном взорвалась небольшая бомба, эффект не был бы таким оглушительным.
– Послушайте, – сказал мистер Хэкетт, вновь проводя пальцем по внутренней стороне воротничка и поворачиваясь к Мастерсу, – я не хочу показаться грубым, мистер Мастерс, но не обезумел ли ваш друг? Вы что, отрицаете, что пленка исчезла?
– Я не отрицаю того, что она исчезла, – сказал Г. М. – Я только сказал, что ее не крали.
– Вы обвиняете меня в краже моей собственной пленки?
– Какой следующий вопрос, сынок?
– Следующий вопрос, – ответил Гагерн, оторвавшись от рассеянного созерцания пола, – кто налил кислоту в графин на съемочной площадке и зачем?
– Ах! – воскликнул Г. М., просияв. – Ну вот мы и приблизились к главному. Ответ: тот же человек, который вылил кислоту в переговорную трубку, выстрелил из револьвера и пропитал ядом сигарету. Он налил