– Надеюсь, он понял приказ капитана, – проговорил Г. М. – Гори все огнем, как, черт возьми, он выбрался отсюда? Он в восторге от своего великого приключения. Надеюсь, он не станет рассказывать о случившемся какому-нибудь дружелюбному стюарду или стюардессе…
Третий помощник выказал готовность проявить бдительность:
– Мне пойти за ним?
– Пожалуй, так будет лучше. И втолкуйте ему хорошенько, что он должен вести себя тихо. Если на борту судна начнется паника, наверняка будут неприятности.
Когда Крукшенк вышел из каюты, Г. М., казалось, стал впадать в уныние. Он бесцельно бродил по замкнутому пространству, поднимая вещи и кладя их обратно. Взял расческу. Рассеянно взъерошил сухую кисточку для бритья. Отметил, что Бенуа был воспитан в спартанских традициях тех, кто пользуется опасными бритвами, и, внезапно заинтересовавшись, о чем возвестил впечатляющим рыком, схватил бритву и открыл ее. Отполированное лезвие зловеще блеснуло на свету.
Макс Мэтьюз почувствовал легкую тошноту.
– Вы думаете, – спросил Макс, – она могла послужить идеальным оружием для перерезания горла?
– Да, именно так.
– Но мы знаем, что Бенуа этого не делал.
– О, конечно, – признал Г. М., медленно и многозначительно проводя бритвой в воздухе. – Мы знаем, что Бенуа этого не делал. Мы также знаем…
Испуганный возглас, донесшийся от двери, едва не стоил ему отсеченного большого пальца левой руки. Он уставился на Макса, вжав голову в плечи, когда за спиной журналиста появилась фигура стюарда, закрепленного за каютой Бенуа. К счастью, стюард быстро взял себя в руки. Это был пожилой человек, который тонким лицом и мягким голосом напоминал ушедшего на покой пастора.
– Вы звонили, сэр?
– Нет, – откликнулся Г. М. и подождал.
Последовала долгая пауза, длившаяся, пока Г. М. снова не взмахнул бритвой в воздухе под далекий гул судовых двигателей, доносящийся из утробы теплохода. Тихий скрип переборок живо напомнил о том, как скрежещут под лезвием кости и сухожилия, но стюард все же собрался с духом и произнес:
– Прошу прощения, сэр. Могу я задать вопрос?
– Конечно. В чем дело?
– Правда ли то, что я слышал? Что капитан Бенуа застрелился?
– Боюсь, это так. А почему вы спросили?
Стюард облизнул губы.
– Тогда мне очень жаль. Должно быть, я сжег его предсмертную записку.
Повисла мертвая тишина.
Лорд Генри закрыл бритву и вернул ее на полку над умывальником.
– Но она лежала в корзине для бумаг! – стал оправдываться стюард, и волнение в его мягком голосе возросло. – Я прибрался в каюте, расстелил койку во время ужина и приметил бумагу вон там, в мусорной корзине. – Он указал на урну рядом с туалетным столиком. – Листок не был порван. Но разве я мог поступить иначе, если его выбросили в корзину?
– Минуточку, сынок! – произнес Г. М. с невероятной сдержанностью. Он вынул изо рта погасшую трубку и положил ее в карман. – Что именно было в корзине для бумаг?
– Записка, сэр. На судовом бланке. Подписанная капитаном Бенуа.
– И вы нашли эту записку?
– Да, сэр, но не смог ее прочитать. Она была написана по-французски. Я только и разобрал, что она адресована капитану – то есть, я имею в виду, коммандеру. В любом случае это был просто лист бумаги, предназначенный «месье капитану „Эдвардика“». Это было написано сверху большими буквами.
– И записка лежала в корзине для бумаг…
Выражение лица Г. М. оставалось непроницаемым, хотя его объемистая грудь бурно вздымалась и опускалась. Он замер. Глаза сэра Генри поблуждали по каюте и остановились на каком-то предмете рядом с дверью. Он неуклюже подошел к двери и нажал кнопку электрического вентилятора.
Мягкое настойчивое жужжание быстро перешло в густой гул. Лопасти вентилятора размеренно раскручивались, обдувая все уголки каюты. В коробке с резиновыми штампами Бенуа лежало несколько листов бумаги. Г. М. положил один из них на край туалетного столика. Когда сильный ток воздуха коснулся столешницы раз-другой, бумага затрепетала. Спустя минуту листок соскользнул со стола, повис в воздухе, мягко коснулся края корзины для бумаг и спланировал на ковер.
– Понятно, – пробормотал стюард.
Все присутствующие застыли как истуканы, уставившись на бумагу.
– Если бы я тогда догадался сделать то же самое, у вас была бы предсмертная записка бедного джентльмена.
– Предсмертная записка! – презрительно произнес Г. М., но сдержался и только хмыкнул. – И где сейчас эта бумага, сынок?
– Боюсь, в мусоросжигательной печи.
Снаружи, в самом конце белого прохода с вереницей кают, раздался истерический женский вопль.
Выражение лица Г. М. нельзя было назвать приятным.
– Не знаю, что там произошло, – обратился он к Максу, – но мне сейчас представился чертовски хороший шанс примерить на себя мантию прорицателя. Я же говорил, что наш приятель Хупер в восторге от своего приключения. Если он начал распространять весть о нем среди экипажа… – Он сделал паузу и повернулся к стюарду. – Это все, сынок. В случившемся нет вашей вины! Вы не обязаны молчать об этом. Француз оставил записку, застрелился, и записка была уничтожена. Здесь нет никакого секрета. Можете идти.
Он поманил Макса в каюту.
Они прислушались, но крик больше не повторился. Море начинало волноваться, и качка усилилась. Яркие занавески на иллюминаторе то вздымались при движении теплохода, туго натянутые, как флаги на ветру, то мягко опускались при крене на другую сторону, в то время как в каюте В-71 все двигалось и стучало, подобно зубам человека, которого бьет дрожь.
– Истина, – прорычал Г. М., указывая на корзину для бумаг. – Может быть, там лежала вся истина. Тщательно изложенная предусмотрительным Бенуа. Оставленная для нас. И пролетевшая какую-то лишнюю долю дюйма, когда… Что там за книгу читал француз?
– «Унесенные ветром», – ответил Макс и криво усмехнулся – впервые с тех пор, как ступил на борт.
Глава четырнадцатая
«Эдвардик» плыл все дальше и дальше.
Две ночи спустя теплоход вошел в зону подводных лодок.
С раннего утра понедельника погода была отвратительной. С северо-востока налетел шквальный ветер, пошел мокрый снег. Спасательные шлюпки пришлось втаскивать на палубу и закрывать брезентом, иначе они были бы затоплены или разломаны тридцатифутовыми волнами. Грисуолд, подсчитывая ущерб из-за разбитой посуды, сломал вращающееся кресло, на котором сидел. Ни один пассажир, хотя бы до некоторой степени, не остался невосприимчив к штормовой погоде: в понедельник вечером только Лэтроп и Макс, пошатываясь, вошли в кают-компанию; во вторник вечером там уже было пусто.
Ближе к среде шторм утих. Можно было даже ходить, сохраняя – более или менее – равновесие.
Утро среды выдалось сумрачным и очень холодным. По морю гуляли вялые и тяжелые волны. Снова кричали чайки. Около восьми часов «Эдвардик» настиг и обогнал другой лайнер, следовавший в том же направлении. Тот прошел примерно в миле от теплохода и казался серым и невыразительным, корабль-призрак на фоне грифельного моря. Яркий белый огонек, мигающий со стороны мостика, сигнализировал азбукой Морзе, что это «Андалусия», один из круизных лайнеров компании «Уайт плэнет». Стоявшие у поручней стюарды разглядели в бинокли шестидюймовое орудие, расположенное на корме, тогда как все вооружение «Эдвардика» ограничивалось капитанским револьвером и винтовкой двадцать второго калибра, принадлежащей второму механику.
Два ненастных дня опустошили сознание Макса Мэтьюза, об убийствах он тоже почти не думал. Как, вероятно, и остальные пассажиры. Под конец все его мысли были такими же элементарными, как у какой-нибудь собаки, и он чувствовал себя так же – как больная собака. Все прочее отодвинулось куда-то далеко.
В полудреме валяясь на койке, обложенный подушками, он иногда припоминал свою жизнь. Перебирал каждую упущенную возможность, каждый срыв в алкогольное забытье, каждое неверное суждение. Огромный призрачный корабль с сотнями закрытых кают стал его вселенной. А иногда он размышлял о Валери Четфорд.
Валери Четфорд.
Впоследствии он не мог вспомнить, когда именно впервые начал подозревать ее со всей определенностью.
Возвращаясь к тому моменту, когда в уме его впервые забрезжила мысль о ее виновности, он припомнил, что зерно подозрения было посеяно случайным замечанием Джерома Кенуорти. Произошло это утром в понедельник, когда погода уже начала портиться, незадолго до того, как Кенуорти поспешил уединиться в своей каюте