Что рвала я твою грудушку
Сохой острою, расплывчатой,
Что не катом тея я укатывала,
Не урядливым гребнем чесывала, —
Рвала грудушку боронушкой тяжелою
Со железным зубьем да ржавыем.
Прости, матушка питомая,
Прости грешную, кормилушка.
Принимая изображение земли как матери, у которой кормящийся от нее человек вынужденно рвал грудь сохой и бороной, и проецируя его на наше время, с ужасом обнаруживаем, что на теле нашей кормилицы не остается живого места и сама она находится при последнем издыхании. По сравнению с нынешними садистскими операциями на земле человек, творивший покаянную молитву, делал лишь легкие царапины на ее груди, давая ей «отдохнуть». Словесного покаяния перед истерзанной землей уже недостаточно. Лучшее покаяние — лечение делом тяжело дышащей, но еще способной ожить и расцвести матери-кормилицы.
Было бы наивно ожидать, что представления о Страшном суде и загробной жизни, при абсолютной исключенности наблюдений, сложились в стройную систему. Страшный суд вершит сам Христос, иногда Михаил Архангел, а иногда и Богоматерь. В стихах содержатся следы вертикальной и горизонтальной систем расположения рая и ада: их место на небе и в преисподней, а иногда — на востоке и на западе. Больше знакомый с земными невзгодами и страданиями человек легче рисовал в воображении адские муки, нежели райскую жизнь: блаженство, вызываемое близостью к престолу Всевышнего и ангельским пением, — картина достаточно бледная по сравнению с колоритными сценами адского бытия, неодинакового для разных категорий грешников. В стихах о Страшном суде предполагается, что в рай и ад идут живые и воскресшие мертвые, а до того для них загробной жизни не было. Но в стихах группы «Праведники и грешники» рай и ад изображаются «постоянно действующими». Правда, и здесь процесс отделения праведников от грешников происходил по-разному: у одних еще на земле вынимали душу ангелы, у других — бесы; «самостоятельно» отделившуюся душу встречали ангелы, отбирая только «своих», отправляя остальных в геенну огненную; или бесы и ангелы одновременно видели принадлежащие им души. И самое заметное противоречие. После смерти от тела отделяется душа. Но вот богатый Лазарь, попавший в ад, просит своего брата:
У правой у рученьки мизинный твой перст
Обмочи ты, мой братец, в студеной воде,
Промочи ты мне, братец, кровавы уста,
Сократи ты, родимый, геенский огонь.
Ясно, что мучениям подвергается тело, которое было у Лазаря в земной жизни. Раз к Страшному суду оживают мертвые, то рай и ад наполняются «телесными» людьми. Иначе кто или что осознает блаженство и муки? Внематериальное бытие человека, как и самого Бога, вне постижения. Посмертное состояние человека, именуемое душой, осознающее свое я и физические страдания, опять оказывается человеком, но получившим бессмертие с бесконечной ответственностью за свои земные дела.
События духовных стихов, начавшиеся в христианском центре (Иерусалим или даже Голгофа — «пуп земли»), центробежно, как это задано Голубиной Книгой, захватывают все более широкую территорию. В стихах, повествующих о мучениках, подвижниках, чудотворцах, места действия распределяются по всему Средиземноморью. События стиха об Алексее Божьем человеке развертываются в Риме и Эдесе, об Агрике и Василии — в Антиохии, о Димитрии Солунском — в Солуни...
Весьма существенная для эволюции времени и места действия черта — их сдвиг в сторону Русской земли и к ее началу, ознаменованному деяниями Егория Храброго: он, выдержав великие мучения, едет из Иерусалима на землю, находящуюся в первобытном хаосе. Егорий устанавливает на ней порядок, одновременно утверждая «святую веру»; он, по духовным стихам, устроитель и основатель Русской земли (есть и самостоятельный стих на эту тему, см. № 27). Происходит «национализация» Егория: в одном из стихов («Егорий мстит за отца») он рождается на Руси, в другом («Стих про Егория Храброго») еще конкретнее — он сын черниговского князя Федора. Показательны и такие детали: Святой Димитрий Солунский хотя и защищает родной город, но одерживает победу над эпическим (и историческим) врагом Русской земли Мамаем и выручает из плена русских полонянок. Федор Тирон освобождает от осады город Иерусалим, но мать ведет попть его коня на Дунай-реку. Тенденция к православно-русскому центризму духовных стихов оказалась и в Голубиной Книге: один из двух главных персонажей стиха, Волотомон-царь (по некоторым вариантам стиха князь Владимир) — явно русский по имени. В одном из печатаемых здесь вариантов стиха в ряду первопричинных и первородных явлений оказались: белый (т. е. русский) царь, который «над царями царь», и Святорусская земля, которая «всем землям мати».
Некоторый сдвиг художественного мира духовных стихов на свою землю (вероятно, поздний) не привел к созданию классического христианского эпоса на собственно русские темы. Духовные стихи, хотя и переработали несколько русских письменных источников (о Борисе и Глебе, об Александре Невском и др.), по художественным качествам, по масштабам освоения национальных тем не могли соперничать с народным историческим эпосом — былинами.
Новые стихи, создаваемые старообрядцами, то есть в среде, не признавшей реформы патриарха Никона, были направлены против этой реформы и против всего, что она вносила в жизнь. Старообрядчество составляло лишь часть народа, сохранявшее, как оно считало, истинную веру. Все остальные — отступники, слуги антихриста (время которого наступило); их обличению, а также собственным бедствиям и были посвящены эти стихи. Произошло смещение во времени и месте действия от событий древней христианской истории, совершавшейся вне пределов Русской земли, к явлениям современности, причем действующими лицами становились, с одной стороны, сами старообрядцы — в качестве персонажей, или от их имени исходило обличение.
Постановка себя, определенного круга людей во время, занимающее серединное место между прошлым и будущим, психологически объяснима. Такой взгляд на время характерен и для духовных стихов лирических разновидностей. Однако он породил несколько неожиданные особенности художественного времени в песнях сектантов — хлыстов и скопцов. Они полагали, что Бог не может существовать, не воплощаясь постоянно в конкретного человека. Раз это так, вожди сектантских общин объявляли себя Христами. Есть Христос, значит, в общине должны быть богородицы, пророки, апостолы Возникали песни о рождении и вообще о деяниях своих богов и святых (формула «Бог с нами», доведенная до абсурда). Поскольку каждый конкретный Христос смертен, он, умерший