Огюст забрал наши промокшие плащи. Их отдали все, кроме гостя в очках, пришедшего последним, – его черная фигура застыла у камина.
– Я благодарен мсье за любезный прием, – обратился он к нашему хозяину, – но ситуация действительно невозможная. – Говорящий выпалил это отрывисто, барабаня пальцами по портфелю и нервно передергивая плечами. – Пилот говорит, мы застряли здесь до завтра…
Тут вмешался Г. М. Зная его пристрастие к арго и выразительным восклицаниям, я с облегчением отметил, что французский сэра Генри стал более сдержанным:
– Но как же радиотелефон? Как насчет него? У пилота ведь есть радиотелефон, не так ли? Он, должно быть, уже доложил о происшествии в Париж. Они могли бы прислать машину из Шартра или Орлеана, а?
– Да-да. Он мог бы, мсье, сделать это, если бы какой-то негодяй не разбил радиотелефон. Потому что он разбит. Я сам видел.
Глаза д’Андрие снова блеснули.
– Ну, не так уж все и скверно? Полно, вы не должны меня обижать! А я сочту себя обиженным, друзья мои, если вы откажетесь провести ночь под моей крышей. Огюст! Ты знаешь, что делать.
Мужчина в очках повернулся. Его лицо налилось бледностью.
– Еще раз благодарю мсье за его любезность. Но это совершенно невозможно. Крайне важно, чтобы я завтра утром был в Париже. Позвольте представиться. Я доктор Эбер из Марселя, полицейский хирург департамента Буш-дю-Рон. – Он произнес эти слова с некоторой напыщенностью. – Я еду в Париж по официальному делу, и задержка была бы неудобной. Но ночевать здесь, конечно, не обязательно? У вас есть телефон?
– К сожалению, нет. Я не люблю телефоны и не нуждаюсь в них. Кроме того, было бы невозможно протянуть провода так далеко через…
– Но замок освещается электричеством.
– Верно, мсье доктор. Я просто сказал, что у нас нет телефона, – ответил д’Андрие учтиво, но в его глазах блеснул злой огонек. – Ток подается от моей собственной динамо-машины в подвале.
– Но ведь у вас наверняка имеется автомобиль?
– Нет. Видите ли, я отшельник. Дважды в неделю мне привозят на телеге провизию из Орлеана. В тех редких случаях, когда мне приходится покидать замок, я езжу верхом. – Он задумался. – В моей конюшне, прямо на берегу Луары, есть несколько хороших ездовых лошадей. Вы наездник, мсье? Я предпочел бы не седлать Громобоя или Даму Треф в такую погоду, но, конечно, если вы настаиваете…
– Я не езжу верхом, – яростно заявил Эбер. Тем не менее его глаза загорелись надеждой. Он повернулся к нам и, слегка запинаясь, продолжил по-английски: – Я обращаюсь к вам, джентльмены. Кто-то из вас, возможно, ездит верхом? Пусть он сядет в седло и отправится в ближайший город за машиной. Наверняка кто-нибудь умеет обращаться с лошадями?
– Я умею, – признался Миддлтон, – но будь я проклят, если поеду. Честно говоря, доктор, есть ли какая-то реальная причина для повторения подвига Пола Ревира?[21] У нас идеальный хозяин, идеальное пристанище. Большего нельзя и желать. Так зачем лезть из кожи вон? Кроме того, я не прочь посмотреть, что тут произойдет. А ты, Эльза?
Даже Хейворд кивнул в знак согласия. Развалившись в кресле и широко расставив колени, он казался вполне довольным собой. Если не считать очков и густого ежика серебристых волос, мистер Хейворд выглядел точь-в-точь как дворецкий из салонной комедии. Его отличало то же властное достоинство и аура доброжелательной твердости, хотя теперь впечатление это отчасти смазывалось чем-то вроде хитрого подмигивания или проницательного смешка. Так сказать, дворецкий не при параде. На нем были костюм горчичного цвета с брюками гольф, синие галстук и носки. Стоило американцу улыбнуться, как уголки его рта загибались кверху, подобно месяцу, он слегка прикрывал глаза и вальяжно перекатывал в пальцах сигару. Когда он заговорил, его убедительный приятный голос наполнил гостиную.
– Вот что я вам скажу, – объявил Хейворд. – Я ни на минуту не поверил во всю эту чепуху. Повторяю, Рамсден, кто-то подшучивает над вами, – проговорил он, тыча в сэра Джорджа сигарой. – Встреча с этим знаменитым мошенником представляется мне не более вероятной, чем, скажем, с единорогом. – Он с любопытством воззрился на Рамсдена, который, упрямо сжав челюсти, сохранял невозмутимость, а затем продолжил: – Но, как говорит мистер Миддлтон, зачем лезть из кожи вон? У нас замечательный хозяин, веселая компания и «Луи Родерер» урожая двадцать первого года. – Тут у него вырвался довольный смешок. – Друзья мои, я удовлетворен. – И он с решительным видом сунул сигару в рот. – А вы, доктор Эбер, почему вам так неймется уехать?
– А я мог бы поинтересоваться, – холодно отозвался Эбер, – почему вам так неймется заночевать здесь. Но я не стану этого делать. Ah, zut![22] – раздраженно рявкнул он. – Давайте рассуждать здраво, да? Знаете ли вы, что известный преступник угрожал затесаться в нашу «веселую компанию»? Сегодня вечером об этом писали все марсельские газеты. Как вам такое?
– Это вы еще не всё знаете, – проворчал Рамсден. – Покажите ему письмо, мсье д’Андрие.
Когда доктор прочитал письмо, лицо его приняло землистый оттенок.
– Ну вот же! – воскликнул он, потрясая листком в нетерпении. – И вы ничего не предприняли, никто из вас? Вы сошли с ума? Почему вы не позвонили в полицию?
Хейворд пошевелился:
– Послушайте, давайте не будем повторяться! Дело обстоит совсем не так, как вам представляется, доктор. Дворецкому велено гнать полицейских пинком под зад, если они тут появятся. Ну, все счастливы?
Молодой Миддлтон раскачивался взад-вперед на каблуках, бормоча что-то по-немецки все еще сбитой с толку Эльзе, и, казалось, наслаждался происходящим почти так же, как д’Андрие. Наконец он решил внести свою лепту в разговор.
– Просто ради затравки, – произнес он, – я выскажу догадку. Для начала такую: мистер Хейворд и есть Гаске.
– А? Что?! – воскликнул Рамсден, вытягивая шею. – Почему?
– Это я вам говорю как автор детективных рассказов, – чистосердечно признался Миддлтон. – Они не слишком широко известны и, вероятно, не очень хороши. Но я склонен настаивать на своем: он должен быть Гаске.
Хейворд