— Я всему этому верю, — ответила Рокичана, — но что мне до того? Я этого не увижу.
— Почему? — прервал Кохан. — Я совсем не теряю надежды увидеть вас при нашем дворе.
Они взглянули друг на друга. Рокичана опять сделалась серьезной.
— Для осуществления этого, — произнесла она, — нужна свобода короля, чтобы он мог на мне жениться, иначе вы меня там не увидите.
Кохан, помолчав немного, возвратился к прежнему разговору.
— Любовь творит чудеса, — произнес он, — но для этого необходимо, чтобы ей отвечали тем же.
Вдовушка ответила многозначительным взглядом.
— Рассчитываете ли вы когда-нибудь опять посетить Прагу вместе с вашим паном? — спросила она.
— Мы здесь часто бывали и, даст Бог, не один еще раз приедем; ваши прекрасные глаза, вероятно, нас привлекут сюда!
Затем, выпив большой бокал вина за здравие хозяйки, он взял из-за пояса перчатки и собрался уходить.
— Передайте через меня, — сказал он напоследок, — хоть одно ласковое слово моему господину, нам легче будет уезжать отсюда…
— Вы уже слышали все, что я могла сказать, — ответила Рокичана, не поднимаясь с места. — Передайте ему мою благодарность и мой совет — лучше забыть меня, чем мечтать о том, что я для него пожертвую своей честью. Один лишь путь ведет ко мне — законный брак.
Выражение ее лица вовсе не соответствовало только что произнесенным словам; оно не было строгим, и подавало кой-какую надежду.
Рава почтительно поклонился и, обещав вдове исполнить ее поручение, вышел из комнаты с иронической улыбкой на устах.
Возвратившись в замок, он не нашел нужным дословно передать королю свой разговор с Кристиной; отдавая ему перстень, он уверил его, что вдовушка относится к нему очень благосклонно, приглашает его возвратиться в Прагу и со временем станет уступчивее.
— Прекрасная вдова ломается, — кончил он, — она говорит о браке, о том, как она дорожит своей честью, но ведь это все знакомые песенки, которые все женщины распевают… Ей жалко будет лишиться короля, потому что таких, как наш, мало, и если ей приготовить замок, двор и сокровищницу, — птичка с удовольствием пойдет в позолоченное гнездышко. Так думал Кохан, но он ошибся в своих предположениях. Семья Рокичан принадлежала к числу самых богатых и знатных в Праге. Муж Кристины, Миклаш, умерший в 1346 году, выстроил на свои средства костел Св.Духа в Старом Городе и не раз помогал деньгами королю Яну, императору и городу. Вдова этим очень гордилась, и все ее родственники подстрекали ее самолюбие и охраняли ее честь. В Праге уже все говорили о любви польского короля к Кристине, но мало верили в его успех, так как Рокичана была слишком горда и слишком заботилась о своем незапятнанном имени, чтобы быть любовницей короля, а он, связанный браком, не мог на ней жениться.
Енджик, влюбленный в вдову и ревнуя ее, внимательно следил за всем, что происходило при ее дворе; он знал о том, что вскоре после посещения короля к Рокичане приезжали какие-то послы, приносили подарки, но он лишь иронически улыбался; он слишком хорошо знал Кристину, чтобы опасаться за нее.
Король, возвратившись в Краков, не давал своему фавориту покоя, не переставая вздыхать о прекрасной вдове. Его не столько привлекала ее красота, сколько осанка и манеры. Вынужденный предаваться любовным интригам, которые вызывали в нем чувство отвращения, он мечтал о прочной любви, о тихом, спокойном домашнем счастье, которого у него не было.
Рава, видя нетерпение Казимира, старался найти средство склонить вдову к уступкам. Он два раза тайком ездил в Прагу и возвращался оттуда с одним и тем же ответом, что путь к ней — только брак. Аделаида Гессенская стояла поперек дороги, потому что, хотя королю и обещали расторгнуть этот брак, однако, никто не брался выхлопотать это у папы.
Несмотря на все серьезные дела, которыми в то время Казимир был занят, мысль о Кристине не покидала его.
Ему удалось, наконец, присоединить к королевству на ленных основаниях Мазовье, учредить в Кракове высший судебный трибунал для немецких судов, но, обессиленный приставаниями сестры и своего племянника, Людовика, о передаче последнему короны, о чем у них был возобновлен разговор, Казимир еще сильнее чувствовал свое одиночество и удручался неимением наследника, так как брак с Аделаидой лишил его всякой надежды.
В одну из таких минут раздражения и нетерпения, которые у него часто бывали, приехавший из Танца ксендз Ян нашел его таким расстроенным и печальным, что должен был удвоить свою разговорчивость и веселость, чтобы вывести короля из этого состояния.
Казимир не скрыл перед ним причин своего горя.
— Проклятая ворожея была права, — сказал он, — мне везет во всем, что я предпринимаю для блага страны, но личного счастья я не могу найти! Я не обвиняю покойного короля Яна и императора Карла, что они заведомо и со злым умыслом навязали мне эти цепи, но если бы не этот несчастный брак, который связал меня по рукам и ногам, я мог бы иметь сыновей, Людовику не пришлось бы передать короны, и я не был бы последним в роде!..
Как мы уже об этом говорили, ксендз Ян был одним из самых легкомысленных людей, и когда дело шло о выгодном разъяснении стеснительных церковных правил, у него всегда можно было найти хороший совет.
— Но ведь я говорил вашей милости и повторяю, — сказал он, — что этот брак, продолжавшийся около пятнадцати лет без сожительства, недействителен, даже согласно церковным уставам. Вы, ваше величество, свободны, но нужно иметь мужество, нужно говорить и действовать сообразно с этим.
Король смотрел на него с удивлением.
— Да, да, — повторил аббат, — этого нельзя назвать браком.
— Кто же из духовных осмелится меня обвенчать, прежде чем папа разрешит этот вопрос? — спросил король. — А если ждать решения какого-нибудь дела в Авиньоне, то и жизнь пройдет. Нет, никто меня не обвенчает!
Аббат почтительно склонил перед королем голову и