— Лет сорок, — откликнулся он. — Да и вообще, я Москву предпочитаю.
— Что так?
— Меньше сырости.
— Я думал, ты воду любишь.
— Вода и сырость — две большие разницы.
Разговор вновь оборвался. Ну не знал я, о чём с ним говорить. С одной стороны — пиетет. С другой, за последние годы я как-то уже привык к легендарным личностям, притерпелся.
Михал Афанасьич, один, чего стоит.
Мы к нему в гости ездили: живёт себе на Урале, в тайге. Дом у него хороший, с удобствами. Медведь ручной. И ульи.
Я тогда столько о пчёлах узнал, не представлял даже, насколько они интересные. А впрочем, это смотря, кто рассказывает.
В детстве, когда я его «записки доктора» читал, находил у себя все описываемые болезни. Вплоть до сифилиса — такова сила убеждения.
— Сашхен, — вдруг сказал Семёныч.
— Что?
— Смешное имя. Бабское. Шерочка с Машерочкой.
Он не пристёгнут, — как-то отстранённо думал я. — Если я сейчас дам по тормозам, воткнётся в торпеду, как миленький. А в Хаме она высокая, угловатая… Хана переносице.
— Это не я придумал. Алекс так меня назвал, вот и приклеилось.
— Он может, — покладисто согласился Семёныч. — Язык у нашего Алекса — что золотое помело.
Я рассмеялся. Тут он точно подметил: шеф как что ляпнет, так оно и остаётся. В веках.
Наконец навигатор вывел нас на улицу Руставели. Как это там: щедрость — слава государей, и владетелей основа…
Дома здесь были сплошь новые, стандартной постройки: девять этажей, на первом магазины, крыша плоская, с антеннами. Хотя кому сейчас эти антенны сдались — чёрт знает. Всё ж через интернет.
А вот и сквер имени известного писателя… Я притормозил у поребрика.
Пустовато как-то. Травка по весеннему времени зелёная, но кусты всё ещё стоят голышом, а больше ничего и нет. Простреливается, как бездарно выбранная позиция.
В центре — детская площадка. Горка, качели, лавочки для мамаш… Что характерно: время самое послеобеденное — гуляй, не хочу. Солнышко светит, ветерок такой ласковый. А здесь — ни души.
Поставив ногу на ступеньку, я высунулся из Хама и принюхался.
Сразу захотелось прочистить нос и промыть холодной водой, желательно — с солью.
— И кто тут у нас сдох? — Семёныч уже стоял на травке, победительно оглядывая пустой сквер.
— Если б сдох — это ещё полбеды.
Я посмотрел в сторону домов. Один стоял с краю, и выделялся тем, что имел пятнадцать, а не девять этажей. Вот он-то мне и не нравился. Не так что-то было с этим домом, клык даю.
Открыв багажник, я заглянул в тёмное, уставленное баулами, кофрами и сумками нутро.
Сумки нам делали на заказ: чтобы обыватели ни за что не догадались, что в них — оружие. Весёленькая расцветка, яркие наклейки, даже сама их форма ничем не напоминала оружейные чехлы.
Диспетчер сказал: бери всё, что есть.
Ассегай за спину, рукояткой вверх. Ещё Ремингтон, крупный калибр всегда в теме. Мешочки с солью, гранаты с нитратом серебра, набор колов в перевязи…
Всё, я готов.
Семёныч смотрел на мои сборы скептически. А потом спросил:
— Ты в таком виде хочешь людям на глаза показаться?
Бросив взгляд на своё отражение в боку Хама, я усмехнулся. Коммандос из дешевого боевика, Шварц отдыхает.
А потом сложил мудру.
— Так пойдёт?
Отражение преобразилось в обыкновенного парня, в худи с капюшоном, узких джинсах и кроссовках.
— Силён, брат.
Семёныч уважительно присвистнул.
— Ладно, я быстро, — я попытался захлопнуть багажник.
— Погодь, — шкипер перехватил мою руку, я вновь ощутил, какая жесткая у него ладонь. — А как же я?.. В смысле, мне-то что с собой брать?
Я моргнул. Но до банальных уговоров опускаться не стал. Хочет — пусть идёт, его решение.
Я вспомнил, как ловко шкипер заряжал РПГ…
— А что ты предпочитаешь?
— Да пофиг, — Семёныч пожал плечами. — Я из всего умею.
Я дал ему АК, подсумок с рожками, подумал, и вручил огнемёт — однозарядный, с термобарической гранатой. Граната в нём небольшая, сильных разрушений не причинит. Но иногда бывает так, что огонь — наш единственный союзник.
— О, Шайтан-труба! — Семёныч навьючил на себя снаряжение, по собственному почину прихватил пару мешков с солью и сунул в просторные карманы бушлата. — Припасов много не бывает, верно я говорю?.. — подмигнул он.
Я критически оглядел его на предмет маскировки.
С клетчатой «под китай» сумкой через плечо, и с другой такой же в руке, с чёрной щетиной и падающей на лоб тёмной чёлкой, он был похож на бродягу. Не на бомжа — а именно на человека, вернувшегося из долгого изнурительного путешествия.
— Сойдёт, — вынес я вердикт. — В Питере такой лук уважают.
И мы пошли к пятнадцатиэтажке.
Я опять пожалел, что с нами нет Маши: она бы уже знала, где притаилась Тварь. Вплоть до метра.
Первый подъезд миновали безболезненно. Дверь была открыта и подпёрта кирпичом, рядом стоял грузовой Мерседес, сновали туда-сюда грузчики…
Внезапно раздался гулкий душераздирающий грохот, послышалась площадная брань.
Уронили пианино…
Бедняги тоже чувствуют плохую ауру, новоявленную геопатогенную зону. Чувствуют, но понять, почему хреново — не могут.
Да, не вовремя кто-то затеял переезд.
Второе парадное, третье…
— Скорее всего, это там, — Семёныч указал подбородком на предпоследнюю дверь.
Дверь выглядела так, словно её вымазали дёгтем. Жирные потёки растекались по полу, кромка их уже присохла, образовав коричневатую корочку.
— Ёрш твою…
Это был не дёготь.
Дверь парадного, сверху до низу, была залита кровью. Сверху было наброшено простенькое заклинание невидимости — нормальный человек спокойно взялся бы за ручку, открыл её и вошел в подъезд. Максимум, что он испытает — непреодолимое желание вымыть руки. С мылом и щеткой.
Я скосил глаза на Семёныча: желваки ходили под скулами, подбородок отвердел, глаза сделались плоскими и словно покрылись ледяной коркой.
— Это мы удачно зашли, — пробормотал он и протянул руку к двери.
— Стой, — я вышел вперёд. — Не надо её трогать. Мало ли.
Заклятье было рассчитано на рядовых обывателей.
Сложив ещё одну мудру, я послал её в дверь. Створка негромко скрипнула и