— Почему ты откинулся раньше срока?
— Я не придерживаюсь воровских традиций. Сидеть от звонка до звонка — занятие малоприятное.
— Чем жил на воле?
— Наркоту возил.
— Куда и откуда?
— Из Средней Азии в Кемерово, Омск, Новосибирск.
— Кто дело вел?
— Мурат Хаджиев. Авторитетный мужик, но я с ним не поладил…
— Из-за чего базар вышел?
— Однажды нас кто-то подставил… Хаджиев решил, что виноваты «русаки» — братва из Омска, собрал сходняк, и ребят приговорили. Я попал в группу исполнителей, но мочить своих у меня желания не было, и я свалил. В Хабаровск. Там и обитал последнее время.
— У кого?
— Добровольского. Кличка — Туз.
— Он картежник?
— Мы с ним на пару и крутились.
— Дальше.
— Дальше — непонятка. У Туза замочили в Москве мать. Туз помчался в столицу, чтобы выяснить — кто? И выяснил — самого замочили. Затем убрали моего брата, который имел с ним какие-то дела…
— И тогда в столице объявился ты…
— Верно! — воскликнул Перцов. — Нашел Валета, реши встречу отметить, пришли в ресторан к его дружку по кличке Спрут, а Спрут, словно белены объелся, щупальцы выпустил! — Перцов плеснул себе в стакан коньяка. — Ваше здоровье, Михаил Викторович!
«Похоже, парень правду говорит…»
— Спасибо. За каким чертом ты Таксисту на хвост сел?
— Так с чего-то надо было начинать.
— Надо, — согласился Михаил Викторович. — А зачем с ним в банк мотался?
— Вы в курсе, что он мне сорок лимонов засадил?
— Известно.
— Так вот, не понравилось мне его поведение — крутит, вертит, менжуется, на жалость бьет… Думаю, что-то здесь не сходится… Решил проверить… Точно! Бабки-то казенные, из общака, дурак бы только не смекнул. Я смекнул и начал торговаться. Забирай, говорю, свои бабки, а мне имечко шепни, исполнителя.
— Шепнул?
— На сходняке, сказал, порешили. А кто — молчит.
«Удачный расклад, — подумал Михаил Викторович. — Если я козырну, Таксист покойник! А этот паренек себя кровью повяжет. И тогда можно спать спокойно».
— И никогда не скажет.
— Почему?
— Потому что молчать выгодно. Сообразил?
— Ловко! — Перцов потянулся за стаканом. — Вы мне его отдадите?
— Отдам, — после продолжительного молчания проговорил Михаил Викторович. — Но прежде я должен тебя проверить. Имею право? Имею. А ты сейчас поедешь с моими ребятами на дачу…
— Извините, — перебил Перцов. — А что я там буду делать?
— Отдыхать. Если все сказанное тобой правда, мы продолжим разговор. Но… уже без Таксиста. Договорились?
— Дача с удобствами?
— Санаторий, — улыбнулся Михаил Викторович. — И обслуживающий персонал на уровне — блондинки с высшим образованием!
ГЛАВА VI
Виктор Панкратович Можейко в пятьдесят два года завел любовницу, молодую симпатичную девчонку с легкой танцующей походкой. Грех? За этот грех, пожалуй, даже соседи не осудят. Может, лишь какой-нибудь завистник сгоряча вслед бросит: «Седина в бороду, бес в ребро». На этом пересуды и кончатся: все ясно, как божий день. А вот как объяснить поступок Тани Благонравовой, которой исполнилось двадцать три года и которая вместо того, чтобы спать с любимым человеком, связалась с мразью, какой свет не видывал? Абсурд? Полный. Ни логики, ни смысла. То есть смысл был и расчет присутствовал, но этот расчет в результате обернулся фразой, которую произнес по случаю Николай Семенович Лесков: «Положение хуже губернаторского». А случай произошел такой… Однажды губернатор, будучи в гостях у знакомого помещика, крепко выпил и остался ночевать. Ночью захотелось в туалет. Встал, спьяну в анфиладе комнат заблудился и попал в детскую. Что делать? Терпеть больше сил нет. Он взял на руки ребенка, оттащил к себе в комнату, вернулся и написал ему в кровать. Когда возвратился, то к своему ужасу увидел, что ребенок в его постель накакал…
Люди нравственные, люди чести и долга, как правило, легко переносят физические страдания, но когда дело касается душевных мук — собственной измены или измены близкого им человека, — они порой не выдерживают и ставят точку — уходят из жизни, предпочитая смерть позору. Не выдержала, не рассчитала своих сил и Таня Благонравова. Решение покончить с собой пришло к ней ночью, когда она, мучаясь от бессонницы, поняла, что Климов никогда ее не простит — не сумеет, не сможет.
Утром Таня, проводив мать на работу, надела свое лучшее платье, позавтракала, достала из сумочки пистолет, который вручил ей Климов, узнав, в каких отношениях она с Можейко, положила его на стол и, глядя на него зачарованными глазами, принялась сочинять предсмертное письмо, адресованное, естественно, Климову. «Он поймет, — решила она. — Должен понять».
Через час письмо было написано. Таня внимательно перечитала его и осталась довольна: никаких упреков, ни малейших обид — голая констатация фактов и собственной глупости, за которую необходимо расплачиваться. Она сунула его в конверт, заклеила и положила на самое видное место — на середине стола. Затем взяла в руки пистолет, сняла с предохранителя и пошла в ванную, решив, что в комнате это делать не следует. Когда Таня была уже на пороге, зазвонил телефон. Она остановилась, тряхнула головой, словно выбираясь из гипнотического сна, повела взглядом и вернулась к столу.
— Я вас слушаю.
— Благонравову будьте любезны.
— Это я.
— Здравствуйте, Татьяна… Я могу вас так называть?
— А кто это говорит?
— Простите… Полковник Скоков Семен Тимофеевич, начальник сыскного агентства «Лучник».
— Очень много слышала о вас, Семен Тимофеевич, но ни разу не видела. — Татьяна улыбнулась — приятно знать, что хоть кому-то на этом свете еще нужна, и, забыв про пистолет, непроизвольно, от радости сжала пальцы в кулак. Грохнул выстрел. Это было до того неожиданно, что она выронила трубку, попятилась и почти без чувств свалилась на диван.
Звук выстрела и короткие гудки в трубке мгновенно побудили полковника к действию. Он словно взорвался и, забыв про больное сердце, спазматические боли в висках, рванулся к окну, с треском распахнул створки.
— Яшка, машину! Волынский, оружие захвати!
Через две минуты они уже летели по улицам Москвы. Больше всех переживал Яша Колберг. Узнав, в чем дело, он понял: если с Татьяной беда, головы ему не сносить.
Дверь и замки были в полном порядке — следы взлома отсутствовали. Но на звонок никто не отозвался.
— Выбивайте! — коротко приказал полковник.
Дверь квартиры Благонравовой, как и большинство дверей московских квартир, открывалась вовнутрь — заходи кому не лень. Волынский выбил ее ударом ноги, ворвался в комнату и… С момента выстрела в квартире ничего не изменилось — свешиваясь со стола, продолжала попискивать телефонная трубка, тускло поблескивая смертоносной сталью, валялся на полу «Макаров», в той же позе — забившись в угол