Шесть лет прошло с тех пор, как Скоков покинул стены московского уголовного розыска. За это время некоторые из сослуживцев уже успели забыть сердитого, похожего на напыженного сибирского кота начальника отдела по раскрытию убийств, другие, помня его зловредный характер, просто вычеркнули из памяти, а третьи — новички — вообще не знали, что это за человек, но зато все как один до сих пор употребляли выражение «заскоки Скокова», которое пошло гулять по коридорам МУРа с легкой руки Смородкина и которое шло в ход, когда кто-то чего-то не поняв в действиях начальства, требовал разъяснений. Здесь бедняге и выдавалось: «У тебя что, заскоки Скокова? Приказ есть приказ. Выполняй!»
Климов и Смородкин прекрасно это выражение помнили, поэтому спросить открыто, из какой навозной кучи Скоков выкопал киллера, которого им предстояло брать, не осмелились. Но так как оба понимали, что знать, из какого все-таки яйца вылупился этот чертов маньяк-убийца, они просто обязаны — начальству ведь не скажешь, что он с неба свалился, — то стали мыслить вслух, проще — обмениваться мнениями. Они всегда так поступали, когда заходили в тупик.
— Своих источников у него не было, — убежденно проговорил Смородкин. — На чужом огороде копался.
— В саду у дяди Вани? — поддел Климов.
— Может быть.
— А где был дядя Ваня?
— В Сочи.
Климов задумался, не забыв при этом выпить полстакана водки.
— Я тебе крутил пленку с записью полового акта Марины Скалон?
— Я думаю, она стонала не от страсти.
— А говорила искренне.
— Кошка всегда поступает по-своему.
— Но это не значит, что у нее нет цели.
— Цель была, — согласился Смородкин, закусывая маринованным огурчиком. — Она наизусть выучила адрес Макашеви-ча и… Как там второго зовут?
— Воловик.
— Правильно. Разливай!
— Ты интересно мыслишь, Смородкин!
— Высшее образование. Из точки «А» в пункт «Б».
— Без пересадки?
— На станции «Марксистская» в медвытрезвитель попал. Будь здоров!
— Поехали, — сказал Климов. — Какая следующая остановка?
— Макашевич.
— А отправились с какой?
— Слепневка.
— Молодец! Завтра же доложу генералу, что твоя основная работа — кроссворды.
Смородкин на глаз прикинул, сколько осталось в бутылке и сказал:
— На закуску не наваливайся.
Климов не услышал — погрузился в размышления.
— Значит, начали мы со Слепнева, по дороге заехали к Блонскому, следующий — Воловик или Макашевич… Интересная поездка! Ты мужественный человек, Смородкин?
— Не знаю. Раньше мог литр выпить, а теперь вот с бутылки косею.
В дверях, как тень отца Гамлета, возник Родин. Торжественно объявил:
— В России пьют на троих. — Он вылил остатки водки в стакан Смородкина, выпил и указал ему на дверь: — Приказано выгнать!
Смородкин проглотил обиду добродушно. Он уступил место Родину и, когда тот сел, постучал костяшками пальцев по лбу.
— Костя, держу пари, что он не знает, до какой остановки мы доехали.
— Конечной! — Родин сунул в рот кусок колбасы и жестами объяснил Климову, что его вызывает Скоков и что ему будет, если он немедленно этот приказ не выполнит.
На столе Скокова лежала книга Вальтера Шелленберга «Лабиринт», в которой бывший шеф германской службы внешней разведки с неприкрытой гордостью и явным сладострастием поведал читателю о своей деятельности на поприще закулисных интриг фашистской Германии. Климов скользнул по ней рассеянным взглядом, взял в руки, полистал и сразу же наткнулся на место, где Шелленберг описывает свой кабинет: «Микрофоны были повсюду: в стенах, под столом, даже в одной из ламп, так что всякий разговор и всякий звук автомата — чески регистрировались… Мой стол являлся своего рода маленькой крепостью. В него были вделаны два пулемета, которые могли засыпать пулями весь кабинет. Все, что мне было нужно сделать в экстренном случае, — это нажать кнопку, и они тут же начинали стрелять. Одновременно я мог нажать другую кнопку, и вой сирены поднял бы на ноги охрану, чтобы окружить здание и блокировать все входы и выходы…»
Климов удовлетворенно хмыкнул и посмотрел на Скокова.
— Хотите свой офис превратить в нечто подобное?
— Я бы на твоем месте не иронизировал, — сухо ответил Скоков. — И вот почему… Мы, Костя, живем в такое гнилое время, что для того, чтобы выжить, нам, сыскарям, влезающим порой в тайное тайных и знающим иногда то, за что расстреливают на месте, требуется точно такая же осторожность, внимательность и осмотрительность, какой обладал этот парень. А мы по собственной дури до сих пор живем по-русски — душа нараспашку! Вот поэтому и летят наши головы одна за другой… Меня и Родина из МУРа выперли, Красина — из Прокуратуры, Волынского и Градова — из КГБ. — Он горько усмехнулся. — Так что возьми книжечку, почитай, подумай и сделай выводы.
— Что-то я вас не пойму, Семен Тимофеевич. — Климов осторожно присел на краешек стула. — Я где-нибудь наследил?
— Пока нет. Пока, как ни странно, тебя спасает «душа нараспашку», которая на этажах, где сидят начальники, называется несколько иначе — «что с дурака взять»? Но когда начальники сообразят, что ты — угорь, что ты — скользкий, то в тот же день тебе голову и оторвут. Все понял?
— Ни хрена не понял, — честно признался Климов. — Но очень хочу.
— Тогда слушай. — Скоков прижал руку к сердцу. — Костя, ты мне в МУРе нужен. Если тебя выпрут, конец и нам. И нам, и всей нашей деятельности.
— Незаменимых людей нет.
— Это ты из скромности?
— Да.
— Тогда перейдем от теории к практике… Информация о твоем «броске на юг» ушла из кабинета Можейко.
— Денисов?
— Денисов лицо заинтересованное и продавать тебя не стал бы.
Климов посмотрел в окно и надолго задумался.
— О моем путешествии знали только двое — Денисов и Смородкин.
— И Татьяна Васильевна Благонравова.
— Она со мной ездила, — возмутился Климов.
— Я этого не отрицаю.
— Нет, я не могу в это поверить, — покачал головой Климов. — Дура она — это верно, но чтобы… Нет, не могу…
— Костя, тебе за что сегодня утром Панкратов шею намылил?
— За то, что личность Слепнева не установлена.
— Так вот, этого и Денисов не знал. А за Смородкина я ручаюсь.
— Значит, все-таки…
— Не знаю, Костя, — отмахнулся Скоков. — Я тебя сейчас осторожности минера учил, осмотрительности, науке войти незамеченным в ресторан, а думать… Думать ты уже сам научился. Так что флаг тебе в руки, барабан на шею и — вперед!
Климов вышел от Скокова злым и раздраженным, сгоряча подумал: «Пуганая ворона куста боится». Но пока добирался до управления, поостыл, взял себя в