– Не все это понимают. Скажем, Рахметов, Никитич, Шварц или даже я – мы вас и вашу манеру высказываться знаем и видим, когда вы любя, а когда не очень. А наши товарищи в комитетах, особенно новички, бывало, сильно обижались. И больших трудов стоило их успокоить и объяснить, что это «полемический задор», а ведь среди них много таких, кто и грамоту недавно освоил, им и так трудно.
– Но восстание неминуемо, надо к нему готовиться.
Проговорили мы часа три. Я давил на то, что всяким делом должен заниматься специалист и что военные вопросы лучше оставить людям с военным опытом. А вот поле современной марксистской теории стоит непаханым – с появления «Манифеста коммунистической партии» прошло без малого шестьдесят лет, за это время и сам Маркс от него открестился, и капитализм радикально изменился, а мы все уповаем на древние наработки и ведем полемику внутри себя по мелким вопросам, а вокруг растет махизм, неокантианство и прочие буржуазные теории. Но убедить его удалось только после того, как я выдал ему расклады по столицам. Ленин рвался в Петербург, где, по его мнению, должно было произойти восстание, и то, что там после Кровавого воскресенья люди с большим трудом вставали на стачки, не говоря уж о боевке, стало для него неприятным сюрпризом. А я добавил, что в Москве промышленники сами создают боевые дружины на фабриках и сами же накачивают их оружием. И выложил наши цифры – четыре сотни подготовленных боевиков дал Сахалин, пару тысяч стачечные дружины (без всяких нападений с керосином и веревками, к которым звала эта самая статья), еще примерно столько же – пропаганда в японских лагерях военнопленных, куда по каналам Шиффа шла наша литература. И что после манифеста в Москве издается около полусотни бесцензурных газет, в отличие от двух десятков в Питере.
Последней каплей стало напоминание о падении Парижской коммуны в результате банального разгильдяйства и неопытности, когда были оставлены без охраны ворота крепости, а Ленин дисциплину весьма уважал. И весь разговор я напоминал, что у нас нет современной теории ни государства, ни революции, отчего к концу беседы мы все больше удалялись от восстания и приближались к философии и, наконец, добрались до «кризиса физики».
– Сейчас происходит грандиозное переосмысление концепций, которое радикально повлияет на наши представления о Вселенной, – гнул я свою линию.
– Да, философия, как это ни печально, отстает тут от физики.
– А уж марксистская теория, кажется, об этом вообще не задумывается, хотя там поле как раз для материалистической диалектики.
– Вот возьмите и напишите! Вы же инженер, в физике понимаете гораздо лучше меня, юриста.
– Да какой из меня философ, смех один. Давайте я лучше вас познакомлю с одним гениальным ученым, он только что опубликовал несколько статей, научный мир невероятно взбудоражен.
– Гениальным? – скептически переспросил Старик и отставил пустую кружку.
– Ручаюсь. Собирайтесь, съездим в Цюрих на пару дней.
А вот будет смешно, если предсовнаркома Ленину в будущем выкатят премию мира, да еще если Лебедев проживет лет на пять дольше, эдак я попаду в «крестные» сразу к трем нобелевским лауреатам…
Вот тогда мою подоплеку точно наружу вытащат, все бельишко наизнанку вывернут, все скелеты из шкафов вытрясут, или я зря пугаюсь? Люди ведь склонны находить объяснения самым невероятным вещам…
* * *
Так совпало, что в Женеве по делам журнала «Революционная Россия» был и Чернов, оставшийся после отъезда Гоца в Палестину единственным редактором.
Кораблик весело вез нас по Женевскому озеру, кругом были туристы, санаторные страдальцы и трое ребят Вельяминова, отвечавших за безопасность.
– Как ваши отношения с эсдеками, Виктор?
– На удивление спокойно, я отношу это на счет вашего облагораживающего влияния.
– Это, скорее, результат совместных действий. Когда люди заняты настоящей, важной работой, им не до пустых склок.
– Да, утилитарная сторона очень помогает. Пусть это пока внешнее, механическое сочетание сил, без попытки более глубокого внутреннего сближения программных и тактических воззрений, как мечтает Натансон, но значительно лучше, чем грызня три-четыре года назад.
– Натансон? Он здесь? – я оторвался от поручней на прогулочной палубе и повернулся к Чернову.
– Да, недавно приехал.
– Мне кажется, зря, он здесь зачахнет, ему нужна живая борьба.
– Она всем нам нужна. Литературная полемика эмиграции кажется такой жалкой на фоне идущего самотеком движения протеста и манифестаций… Это же настоящая лавина, она захватывает своим потоком всех и вся… Вы как хотите, а я в ближайшее время намерен вернуться в Россию.
– И чем там будете заниматься?
– Да уж не террором, не беспокойтесь, Сосед. Пешехонов и Богораз ратуют за создание легальной партии и участие в Думе.
– Прекрасно, я как раз хотел обсудить с вами структуру движения в новых условиях. Я вижу так – нам надо сохранить сеть подпольных комитетов и не препятствовать им объединяться на местном уровне, как это сделали эсдеки и эсеры на Урале или в Туркестане.
– Я бы внес ограничение – объединяться только с левыми. К примеру, пресловутый Союз освобождения, с его крайне пестрым составом, его прямо-таки слепит солнце социализма, так какой смысл с ними объединяться?
– Согласен, но действовать совместно можно и без объединения. Кстати, как там поляки в этом смысле?
– Да как обычно, Пилсудский собачится с Дмовским, спорят, какая Польша нужна – независимая или автономная. Так я думаю, что пока у нас самодержавие, ни той ни другой не будет и спорить тут не о чем.
– Логично. А как ваши дела на селе?
Чернов поведал о проекте реорганизации всей сети, соединения мелких деревенских ячеек и отдельных агитаторов в союзы, имеющие связь с городскими организациями и в особенности с «практиками», о налаживании связи для одновременности действий и об их расширении. Очень хвалил газету – повсеместно, где ее читают, крестьяне теперь выставляют однородные требования, в духе программы-минимум Союза Правды. Рассказал и о кампании пассивного неповиновения, прямо-таки в духе Махатмы Ганди – бойкот помещиков, игнорирование требований и распоряжений властей, отказ от дачи рекрутов и даже от платежей податей. И точно так же, как мы в Иваново-Вознесенске, эсеры создавали «силовые» структуры, чтобы при необходимости не дать сломить сопротивление крестьян.
– А в артелях работаете?
– Там недовольства почти нет, их не поднять.
– Ну, это вы зря. На бунт, конечно, они не пойдут, но вот на выборы в Думу – за милую душу. И мне кажется, что как раз артели могут