– Ну-ка, ну-ка, – катнулся на кресле Болдырев, – ваши мыслишки всегда интересны.
– Я так думаю, Сахалин им на самом деле не нужен, это всего лишь козырь на переговорах.
– Точно так, Ляодун и Маньчжурия земля китайская, а тут российская территория.
– Поэтому надо их как-то напугать, что коли русские будут говорить «давайте уступим им половину Сахалина или даже весь остров», то это ловушка и за пол-Сахалина будут выторговывать пол-Кореи, например.
– Да не может быть, чтобы кто-то японцам русские земли предлагал!
Я вздохнул. Может, Лавр Максимович, может. Есть там один, думает, раз он хозяин земли Русской, то может казенные земли разбазаривать. А японцы, между прочим, сами на последнем издыхании – тонка у них кишка пока что, экономика на пределе, еще месяц-другой под Мукденом потопчутся – и все может посыпаться.
– Лучше бы соломки подстелить, вон, как господин Безобразов со товарищи втянули нас в войну за собственный интерес, так министры и царедворцы за чужой счет и вылезать будут, нет у меня им особой веры.
* * *
Как только закончилось строительство первого «бизнес-центра» Жилищного общества на углу Новотихвинской и Сущевского вала, сразу же началось заселение. Арендаторы ломились, даже невзирая на Миусское кладбище напротив – пусть соседи мертвые, зато тихие, и цены на конторские помещения низкие. Весь второй этаж мы отхватили под проектное бюро общества, разместив там большую чертежную, несколько кабинетов, комнату для совещаний и даже пяток капсульных спальных мест для тех, кто засидится допоздна. Переездом и обустройством занимался мой зам Саша Кузнецов, вернее, уже Александр Васильевич, поскольку и возрастом вышел, и де-факто рулил конторой в мое частое отсутствие, но и мне приходилось принимать участие.
Вот и сегодня мы провозились до восьми вечера, тащиться по морозу пешком на Знаменский как-то не улыбалось, и я воспользовался символом прогресса – электрическим трамваем номер пятнадцать, ходившим по валам, Долгоруковской и далее до Охотного ряда.
Умотанный кондуктор, явно ожидавший окончания смены, принял от меня рубль и радостно насыпал на девяносто пять копеек медяков, чтобы облегчить себе процедуру сдачи кассы. Ну да бог с ним, медяки тоже деньги.
Я устроился на деревянной скамейке у окна и с удовольствием представил, как меня встретят дома. Не знаю, но как-то моя здешняя семья мне нравилась куда больше, чем то, что было в прошлой жизни. Наверное, потому что тут у Наташи и Митьки было меньше амбиций и больше возможностей.
Через минут сорок, когда мы уже катили по Большой Дмитровке и все либо подремывали, либо просто спали, наверху с оглушительным бабахом рвануло, трамвай окутался ореолом золотых искр и встал как вкопанный. Пассажиры ломанулись к дверям под крики кондуктора и вожатого:
– Спокойно, господа, спокойно! Верхний выключатель замкнуло, обычное дело! Десять минут – и заменим!
Но все равно дожидаться починки смысла не было, до дома пешком оставалось не так уж далеко.
Стоило мне раздеться в прихожей, как Наташа молча потянула меня в кабинет, закрыла дверь, несколько мгновений прислушивалась к происходящему в коридоре и только потом тихо и очень серьезно сказала:
– У нас в семье бомбист.
Сказать, что я был ошарашен, – значит ничего не сказать – кандидат был только один, Митяй, но вот чтобы он…
– Вот, выпало сегодня у него из шинели.
Она вынула из кармашка домашнего фартука свернутый листок бумаги – анархистскую листовку с призывами к «беспощадной борьбе», сиречь террору.
– Ну, это еще не бомбист, но я с ним поговорю…
– Это не все, – остановила меня Наташа. – Я проверила лабораторию и нашла характерные желтые следы. Поначалу я думала, что это от Митиных опытов с твоими смесями, но среди реактивов и посуды обнаружился изрядный запас селитры, карболовой и серной кислот и керамические емкости.
– Извини, я не очень хорошо разбираюсь в химии…
– Это все необходимо для выработки меленита, от него и желтые следы. Мне для работы с красителем это не нужно, так что если это не ты, то кроме Мити некому.
Я обнял жену, погладил ее по спине и поцеловал в ушко.
– Не волнуйся, все будет хорошо.
После расспросов Ираиды и Аглаи выяснилось, что компания реалистов, прописавшаяся у нас дома, в последнее время не занимается, а все больше шушукается, и что верховодит в ней «длинный» – насколько я понял, Митин одноклассник Лятошинский. Совсем уж в нехороших мыслях я проверил ящик стола и не нашел одного из своих пистолетов.
– Митя, зайди ко мне.
Митька пришел с книгой, заложив в ней пальцем только что прочтенную страницу.
– Скажи пожалуйста, куда делся браунинг из второго ящика?
Глаза его дернулись и уставились в угол.
– Не знаю. Наверное, кто-нибудь взял, – выдавил он наконец.
– Кто? Я не брал, у Наташи свое оружие.
На Митяевом лице отразилась внутренняя борьба – ему хотелось спастись и свалить все на прислугу, но он все-таки не мог подставить неповинных людей.
– Знаешь, я скорее переживу, что ты террорист, чем врун.
– Я не террорист, – краска начала заливать лицо парня снизу, от шеи.
– А вот это откуда? – я развернул и показал ему листовку. – Что ты там такого интересного нашел?
– Правду там пишут, – бросился как в омут Митяй. – И как в деревне мы жили, и как отец горбатился и мать умерла, и как подрядчики да фабриканты обманывают, отчего сами как сыр в масле катаются, а мужики в нищете живут.
– Да, это правда. И вы решили, что несправедливость можно устранить бомбой и пистолетом?
Красный, как рак Митька кивнул.
– А вот Петр Алексеевич Кропоткин, с которым я виделся в Лондоне, считает, что это неверное решение. И я тоже как инженер тебе говорю. Из точно сформулированных условий задачи вы сделали не те выводы. Убийствами несправедливость не устранить. Вот вы наверняка решили казнить приспешников самодержавия…
Митяй едва заметно кивнул.
– …и наверняка начнете с городовых, потому как они рядом, а на серьезный теракт возможностей нет. Например, с Никанорыча.
Казалось, что краснеть дальше некуда, но Митяй смог.
– А о том, что у него останутся сироты, вы, конечно, не подумали. И о том, что можете взлететь на воздух с половиной дома, тоже.
– Тут все буржуи, – неожиданно возразил Митька.
– Что, Ираида и Аглая тоже? И прислуга в других квартирах? И дети? – я вздохнул. – Запомни, любая власть – это систематическое насилие или угроза применения такового. Так было тысячи лет и