– А почему же линимент не используется в Америке?
– Я так думаю, из-за резкого запаха березового дегтя.
– Да уж, нам ли, русским, пугаться этого запаха… – протянул Боткин. – Ну что же, коли вопрос с рекомендацией решен, надо ехать в Красный Крест.
На недоуменный вопрос Федорова я вкратце обрисовал ему обстановку, и он ринулся с нами – ну что же, два профессора – это всяко лучше, чем один профессор.
По дороге я еще раз, более развернуто изложил возможные угрозы, а также рассказал о создаваемых нами санитарных отрядах. До Инженерной улицы доехали мы минут за пятнадцать. Я еще подумал, что как хорошо, что города еще маленькие и все нужное находится на расстоянии одного, максимум двух километров.
Здание главного правления Российского общества Красного Креста венчалось решетчатым сооружением, похожим на коробчатую телевизионную антенну. И назначение было то же самое – прием сигналов связи, только тут на рейках развешивали телефонные провода. Впрочем, сейчас в Питере подземные телефонные кабеля Сименса активно вытесняли воздушные линии Белла, так что решетке недолго осталось.
За время поездки господа военные медики видели и возбужденных рабочих, и военные патрули и вообще прониклись настолько, что отодвинули меня в сторону и насели на руководство сами, пугая второй Ходынкой и неготовностью городских больниц к приему большого числа пострадавших. Добро на использование флага было получено, сами врачи обещали присоединиться к нашим отрядам, как только станет известна их дислокация. Я обещал к вечеру сообщить это по телефону Боткину.
* * *
В здании конторы Механического завода, где была и квартира Нобеля, уже разворачивались «практики», на дверях вместо швейцаров встали по несколько крепких молодых ребят, у каждого из четырех телефонных аппаратов сидели дежурные, из ближайших лавок тащили еду впрок, куда-то убегали посыльные… Чисто Смольный в Октябрьскую революцию, броневика только не хватает, печально подумал я и отправился знакомиться с Эммануилом Людвиговичем.
Поладили мы с ним быстро, вплоть до того, что он распорядился подготовить спальные места, предоставил кипяток и многие бытовые мелочи.
Наконец-то я присел и сообразил, что с утра ничего не ел. Ребята быстро сварганили чаю, я схватил кусок хлеба с колбасой, нарезанной на газете. Что там пишут, кстати?
«Проведенный вне связи с действиями Маньчжурских армий и без их поддержки хотя бы демонстрацией набег конницы от Сыфонтая на Инкоу не достиг всех поставленных целей – разрушено только два железнодорожных моста».
Что-то я вообще не помню, что там в реале было. Но хоть два моста – они бы раньше так воевали.
– Как там посыльные к интеллигенции?
– Неплохо. В редакции «Наших дней» была сходка, тоже считают, что без кровопролития не обойдется. Они послали было делегацию к министрам – получили отлуп, сейчас собирают деньги.
– Что в городе?
– В отделах митинги, Гапона видели в нескольких местах, готовят шествие, кое-где «отступникам» намяли бока.
– Какие речи говорят?
– Царя поминают, мол, если не захочет нас выслушать, то не надо нам царя.
– Ого, и часто такое?
– Через одного.
– Власти и войска?
– Солдат стягивают, скорее всего, будут заставы на мостах и резерв на Дворцовой.
– Логично, давайте-ка тогда прикинем, где будут стычки и куда выдвинуть сандружины.
* * *
Переночевал я в конторе и с утра засел за стол с принесенной еще вчера картой Питера, а вскоре начали звонить телефоны.
Рабочие тысячами собирались у отделов, по всему городу буквально лагерем встали войска – с винтовками в козлах, с походными кухнями, с конными разъездами вокруг… Мосты в центр перекрыли, но соседние с нами Гренадерский и Сампсониевский были свободны, телефон работал без перебоев… «Мосты, банки, вокзалы, телеграф, телефон» – внезапно всплыло в голове.
Часов в одиннадцать все пришло в движение.
– Гапон у Нарвской заставы! – прокричал дежурный. – Идет во главе, несут хоругви и транспарант «Солдаты, не стреляйте в народ!».
С этой минуты полчаса аппараты трезвонили без умолку.
– На Васильевском разгоняют нагайками!
– У Нарвских ворот стрельба!
– Шлиссельбургский мост – казаки с пиками!
– У Академии художеств топчут конями!
В полдень в открытые окна долетели ружейные залпы со стороны Петропавловки, минут пять спустя оттуда позвонил наблюдатель:
– У Троицкого моста стрельба! До сорока пострадавших!
Через полчаса вал сообщений начал затухать, шествия были рассеяны, но рабочие пробирались к Дворцовой площади мелкими группами, даже на лодках, вовсю работали перевозы через Неву у Смольного.
Еще через час я не выдержал.
– Я в центр, вроде все стихло, надо посмотреть, как там наши.
Наверное, Борис углядел у меня в глазах, что возражать бесполезно, и молча выделил двух провожатых из числа одетых «по-господски».
– Нет, господа хорошие, не поеду, у Троицкого побоище, стреляют, а ну как лошадь поранят! – первые два извозчика отказались, третьего уговорили аж за пять рублей довезти нас хотя бы до Марсова поля. Несмотря на его страхи, мы свободно проехали заслон пехоты и кавалерии на Литейном мосту – офицер осмотрел трех чисто одетых мужчин в перчатках и дал команду пропустить, так что мы уговорили извозчика довезти нас хотя бы до Садовой. Он высадил нас на углу Итальянской и умчался, нахлестывая лошадь.
Все было тихо, но лишь стоило нам тронуться в сторону Невского, как оттуда раздались залпы и сразу же крики, в просвет улицы было видно, как густеет празднично одетая толпа на проспекте, мелькают светлые рубахи и платья, и слышно, как нарастает возмущенный гул.
Когда мы добрались до Казанского собора, в сквере перед которым развевался белый флаг с красным крестом, бойня вспыхнула с новой силой.
От моста через Мойку слышались вопли, ржание лошадей, звон разбитого стекла и выстрелы. Несколько раз толпу прорезали кавалеристы, лупя наотмашь шашками, и в общей свалке было непонятно, плашмя они бьют или рубят. Крики на проспекте нарастали, толпа оттерла меня от провожатых.
– Хунхузы!
– С японцами не можете, с нами воюете?
– Псы! Сволочи!
– Помогите! Убили!
Казаки развернулись и ринулись обратно, в просвете отхлынувшей толпы стали видны лежащие на мостовой тела, брошенные картузы и женские платки и кровь, кровь, кровь…
На меня, считавшего верхом жестокости гуманный разгон, когда каждого за ручки-ножки несут в автозак и где максимум можно получить дубиналом по хребтине, вид убитых и лужи крови привели в состояние холодной решимости, и я полез за пистолетом…
Где-то на краю сознания пряталась мысль «Нет, нельзя, нельзя делать то, что делают они, иначе не будет никакой разницы».
Навстречу снова качнулась толпа, я успел заметить расширенные от ужаса зрачки бегущей навстречу женщины с залитым кровью лицом, меня