Отвечать было неловко, особенно про гордых родителей, которых они с братом знать не знали. Были они или не были – не все ли равно? Жизнь гемма начиналась с пробуждения глаз, а служение – с первой миссии, куда бы тебя ни отправили.
Наутро они покинули Кисель, и мать Леса еще долго махала им вслед платком.
Через семь часов, уже на привале, Леса прорвало:
– И снова только о себе, об этом демоновом счастье быть родителем благословенного дитяти! Она ни разу не спросила, счастлив ли я!
– А ты что, не счастлив? – высунулась из-под капюшона Диана и с хрустом потянулась всем телом. – Выглядишь нормально.
«Нет, он серый и багряный, с нитями седой стали, оплетшей душу, – подумалось Норме. Проклятое свечение теперь почти не исчезало, хоть она пыталась его не замечать. – Брат зол и… тоскует, его терзают разочарование и вина за это разочарование. И капля горькой нежности».
Но вслух заметила только:
– Быть счастливым и выглядеть нормально – это разные вещи.
Диана пожала плечами, как бы говоря, что особой разницы не видит, и отправилась в сумеречное заснеженное поле добывать сусликов – на то у нее была своя испробованная метода.
Илай сосредоточенно ворошил костер, хмурясь и думая при этом о чем-то своем. Его свечение мерцало тревогой, непониманием и обидой. Только вот на кого? И почему Норма не может позвать его или Леса, обратившись напрямую к разуму? Особенно этого хотелось, когда они казались вот такими – взрослыми и чужими.
– Кажется мне, – неожиданно для себя начала она не своим, звонким голосом, – в имперском бестиарии значится, будто в этом вот бору живут барстуки. Как думаете, то правда или брехня, как с кобольдами?
Братья одновременно подняли головы – светлую кудрявую и темноволосую встрепанную.
Они разбили импровизированный лагерь на границе леса и поля, а деревья в том лесу могли похвастать завидной толщиной стволов, корявыми переплетенными ветвями и дуплами, что было особенно заметно теперь, когда такие пикантные детали не прикрывала тень листвы. А то, что сумерки сгущались с каждой минутой все сильнее, – их глазам не помеха.
Лес встряхнулся.
– А знаете, что можно найти в барстучьих гнездах?
– Клад? – ухмыльнулся Илай.
– Его, его.
Отчасти Норма выдохнула с облегчением, что они стали похожими на прежних себя, стряхнули это оцепенение, а другая часть ее разума уже била в тревожный колокол. Что они только задумали?
Барстуки, если верить имперскому бестиарию, а ему веры уже поубавилось, были довольно злобными коротышками, которые охотно грабили заблудившихся в лесу, потому что обожали собирать трофеи из мира людей. Им могло приглянуться что угодно: от поношенного башмака до золотого украшения. Все это они складывали в свои гнезда, что обустраивали в дуплах деревьев, но каждый имел по нескольку таких схронов, и они частенько забывали, что и где припрятывали. Эту часть описания и вспомнил Лес, теперь потиравший руки с выражением предвкушения на подвижном лице:
– Знал я мужика, который раз сунул руку в такое гнездо, и знаете, что вытащил?
– Что? – вздохнула Норма.
– Бутыль самогона!
– Ого-го! – тоже потер ладони Илай. – Нам такое подходит! Как раз согреться.
«Удушила бы, – обреченно подумала Норма, подбросив в костер ветку, а та язвительно зашипела. Костер Диана сложила на славу, а к вечеру стало холодно, как не бывало в городе у моря, так что не хотелось бы его ненароком испортить. – Язык мой – враг мой».
– Ты, брат, дальше слушай! – Лестер со значением поднял палец. – Одна девица тоже попытала удачу и вытащила целое серебряное зеркальце!
– Да ладно!
– С самоцветной рукоятью!
– Тоже хорошо, но выпивка была бы более кстати. Надо попытаться.
– А я тоже знаю историю, – буркнула Норма, – про мужика, который сунул нос в дупло и остался без него.
Лес рассмеялся:
– Ну и правильно поплатился, дурак. Зачем туда нос-то совать? Он бы еще хозяйство к дереву пристроил.
Неожиданно для самой себя Норма задумалась, что-то поделывает в такой момент Октав. Наверняка режет серебряными приборами какой-нибудь кусок телятины в самой дорогой комнате постоялого двора, который они решили миновать, чтобы быстрее добраться до ущелья – сам инквизитор так не торопился. Интересно, как бы он отреагировал на сальную шуточку Леса – посмеялся бы или по своему обыкновению скорчил презрительную мину? Хотя нет, Лес бы при нем и шутить не стал, много чести.
Увлекшись своими мыслями, она пропустила момент, когда братья засобирались в чащобу.
– Эй! – спохватилась Лазурит. – Только от опушки не уходите!
– Это почему еще? – напыжился Илай. Он-то явно намеревался отыскать все клады этого леса, причем немедленно.
Норма выдавила милую улыбку и пожала плечами:
– Ради меня. Вы же не бросите меня здесь одну?
Братья переглянулись, очень в этот миг похожие друг на друга.
– Так уж и быть. Посмотрим поблизости.
Пока они пробирались вдоль опушки, увязая в сугробах и цепляя на плащи снежные комья, в лагерь вернулась Диана. В одной руке она держала двух жирных сусликов, другой доставала из-за пояса охотничий нож, готовясь к разделке. В младшей сестре удивительным образом уживались симпатия к зверям и полное хладнокровие, когда наступал их черед становиться едой. Диане не раз доводилось охотиться в угодьях монастыря, и никогда она не возвращалась без добычи.
– Куда это они? – поинтересовалась Диана, примеряясь к первой тушке.
– Барстучий клад ищут.
Сестра прищурилась, потом приподняла окуляры над носом и хмыкнула:
– Ну-ну.
Над споро освежеванными тушками начал подниматься пар. Норма отвернулась. Спустя еще какое-то время запах крови сменился ароматом готовящейся пищи. Братья успели обшарить пару дуплистых деревьев и пробирались к следующему. Глянув на сестру, Норма заметила, что крылья ее носа ехидно трепещут.
– Может, пора позвать их назад? – забеспокоилась она.
– Да погоди ты, погоди. – Диана улыбнулась уголком рта. Она явно предвкушала потеху.
– Ребята! Лес! Илай! – Норма не выдержала, поднялась на затекшие от долгого сидения ноги и поковыляла за братьями. Диана пошла следом.
Как она ни торопилась, но не успела: настал черед Лестера совать руку в дупло, что он и проделал. Миг – и над дубравой пронесся его ор, распугав зверье и птиц. Лестер выдернул руку в толстой сокольничьей перчатке, и все увидели, что на ней, мертвой хваткой вцепившись зубами, висел самый настоящий барстук, каким его изобразили на страницах бестиария – с локоть в высоту, бородатый, с непропорционально короткими ручками и выдающейся вперед челюстью. Ей-то он и стискивал руку дурниной голосящего брата, будто капканом. Пока Илай с Нормой пытались разжать зубы барстука, Диана так расхохоталась, что упала в сугроб и барахталась там, дрыгая ногами от смеха.
– Ну ты и зараза! – бросила ей Норма. – Знала же, что он в том дупле!
Смех Дианы превратился в заливистое хрюканье.
– Те-теперь и они зна-знают, – через силу выдавила она. – Ой, не могу, идио-о-оты.
Когда Илай додумался пощекотать барстука, он все-таки выпустил Леса из челюстного захвата, но тут же ухитрился с силой пнуть того в подбородок и, запрыгнув на ближайшее дерево, принялся поливать их бранью, да такой отборной и скабрезной, что даже привыкшая к двусмысленным шуткам брата Норма почувствовала, что ее уши горят огнем.
Барстуки могли запоминать и повторять слова человеческой речи, но распространялось это почему-то только на матершину.
Вскоре Лес перестал орать, что ему отгрызли палец, а Диана отсмеялась, и все вернулись к костру обрабатывать рану – к слову, не такую уж и страшную – и ужинать слегка обугленными сусликами, а оскорбленный вторжением барстук все еще не исчерпал свои запасы ругани, предлагая все новые варианты, куда геммы могут отправиться и что там сделать. Не умолк он, и когда геммы устроились на ночлег – все хрипел и улюлюкал, перекликаясь с местными совами.
Кожа на надкушенном пальце затянулась почти сразу, но Диана, усовестившись, так и задремала, держа брата за руку. А Норма давно не засыпала вот так – с улыбкой. Неизвестно даже почему.
Ущелье Меча было