Сейчас повсюду памятникам угрожают черные копатели. В южных регионах, где скифское золото, действуют организованные, порой вооруженные группы профессионалов, а у нас, на Северо-Западе, это вид активного отдыха вроде охоты и рыбалки. Что не мешает торговать «уловом». Беда в том, что «любителей металлопоиска», как они себя называют, очень много, и чаще всего это люди, не разбирающиеся в археологии. Каждый день уничтожаются новые ценности. Те самые буковки выковыряны и разошлись по коллекциям. Но для ученого любая находка сама по себе не важна. Важен контекст, слой, как она в него попала, что находится рядом. Так для криминалиста на месте преступления главное – не гильза, а где она лежит, какие на ней отпечатки пальцев… Только у него три дня с момента преступления прошло, а у нас – триста лет. Или три тысячи. Сейчас любители собирать гильзы пытаются обзавестись добреньким имиджем. Придумывают самооправдания, мифы о том, что археологи сами торгуют находками. Тысячу раз писали: если узнаете, что археолог этим занимается, пожалуйста, подавайте заявление в полицию. Все археологическое сообщество будет на вашей стороне. До сих пор не нашлось героев.
У археолога нет цели раскопать все и сейчас. Это как охота на зверей, занесенных в Красную книгу. Раскопки проводятся либо для решения большой научной проблемы, либо, как здесь, если намечается строительство, и мы, раскапывая памятник, его спасаем. Это так и называется – спасательный раскоп. Сейчас мы извлекаем на порядок больше информации, чем тридцать лет назад. Новые технологии, приборы, методы. А будущие археологи, наверное, будут ругать нас, как мы порой критикуем предшественников. В свое время они делали все, что могли, но лучше бы оставили нам. Ведь главное – чтобы общее наследие, завещанное даже не современникам, а внукам нашим, было сохранено.
Культурный слой, тонкий серый налет на белой глине, по десять сантиметров на столетие. Все, что осталось от бесчисленных поколений пахарей, воинов и богачей. Случайная монетка, сломанный жернов, одинокая бусина изумительной красоты, погребенная под брусчаткой XIX века, по которой, должно быть, гулял Достоевский, и воронки от взрывов, легко прошибающие насквозь семь сотен лет культуры, вплоть до самого материка.
Свои
Брянский краеведческий музей бетонной громадой высится на площади Партизан в центре города. Большинство посетителей лишь мельком просматривают стенды революции и современных войн. Их интересует Великая Отечественная. Они с гордостью слушают, что на Брянщине в тылу врага действовали настоящие партизанские республики, где, благодаря густым лесам и плохим дорогам, почти все время держалась Советская власть. Иногда немцы проводили карательные операции, тогда партизаны временно отступали. Нацисты опять ставили свою администрацию, но, едва они уходили, подпольщики возвращались из леса, и все начиналось сызнова.
Но на одну тему в экспозиции нет и намека. Экскурсоводы обходят ее молчанием. И неудивительно, ведь даже сейчас она кажется скользкой и провокационной. Она еще болит, а порой и гноится. Дело не только в досужих вымыслах псевдоисториков и выходках неонацистов. Просто здесь особенно беспощадно высветилась одна из глубочайших проблем России – взаимоотношение человека и власти. А потому еще долго будет волновать людей то, что на Брянщине вместе с партизанскими анклавами, словно Инь и Ян, существовало Локотское самоуправление – республика размерами больше Бельгии с населением почти шестьсот тысяч человек, управляемая российскими коллаборационистами, которые сражались с Красной армией на стороне Третьего рейха.
Татьяна Семеновна Харитонова, проживавшая в то время в деревне Сныткино, что в часе ходьбы от поселка Локоть, вспоминает:
– Отец наш был заведующим фермой. Когда началась война, ему поручили сдать ее советским войскам в Задонске. Дошел, сдал, получил документы, и вся бригада отправилась в военкомат. Но их не приняли. Сказали, еще успеете дома. Но возле Орла они попали в окружение. Пришлось вернуться к нам. Когда мы немцев увидели, даже кричать не могли: пришли военные люди, неизвестно зачем. С оружием. Это жутко, тем более детям. Все окна занавесили. Только слышим: рычат мотоциклы. Хочется посмотреть, а от страха зуб на зуб не попадает. Вот они остановились напротив хаты. Обсудили что-то. Развернулись и уехали на Брасово. А потом нагрянули жить.
Но в некоторых приход немцев вселял не страх, а надежду. В поселке до революции располагались имение и конезавод князя Михаила Романова. Крестьяне процветали, за что и поплатились при раскулачивании. К тому же в районе осели несколько диссидентов, люто ненавидевших большевизм, в том числе Константин Воскобойник. В 1916 году, будучи студентом-юристом, он ушел добровольцем на фронт, затем храбро сражался против белых и интервентов. Однако в двадцатых годах Константин примкнул к крестьянскому восстанию против коллективизации. После поражения бежал с поддельными документами, по ним вторично женился на собственной супруге. Выждав десять лет, добровольно сдался ОГПУ, был выслан и стал преподавателем Лесного техникума в поселке Локоть.
Нацистов он встретил радостно, видя в них силу, способную уничтожить ненавистный сталинский режим. Воскобойник надеялся заинтересовать немцев лояльными самоуправлениями на территории славянских государств. И его рвение заметили. Он был назначен старостой поселка и набрал отряд из двадцати человек, именуемый народной милицией. Уже через месяц его численность разрешили увеличить в десять раз. В конце ноября Воскобойник опубликовал «Воззвание к населению Локотской волости о начале новой жизни в освобожденной России» и «Манифест Народной социалистической партии». Он заявлял, что это движение возникло «в подполье, в сибирских концлагерях». Как впоследствии вспоминала его жена, «главным мотивом всех настроений этого периода была раздвоенность. Это двойственное отношение к немцам: как к врагам родины, русского народа, и к союзникам против большевиков. Но еще вначале, когда русский народ и Советское правительство для меня были двумя различными полюсами, это явление не было столь болезненным, так как я считала, что все же это делается для народа». Локотская республика расширялась, захватывая даже районы Орловской и Курской областей. Немецким органам власти было запрещено вмешиваться в ее внутренние дела.
Гитлеровцам этот эксперимент позволил убить сразу двух зайцев. Во-первых, он был важен для пропаганды. Кроме того, руководство республики снабжало немецкие войска провиантом и боролось с партизанами.
– У нас немцы останавливались, отдыхали, – вспоминает Татьяна Семеновна. – Семью выселяли в погреб, а сами в хате жили. Однажды около месяца пробыли. Постоянно просили яйки и млеко. Правда, чередовались, куда ходить, так что