Жительница села Кассель Мария Бидянова вспоминала: «Отец не был согласен на мою свадьбу с любимым. Будущий муж уговорил меня согрешить и поставить родителей перед фактом. На следующий день пришел к отцу на работу и рассказал обо всем. Когда папа вернулся домой, я месила тесто для лапши. Он спросил:
– Это правда?
– Да.
– Эх, ты ошиблась. Я бы тебя ни за что за него не отдал.
– Вот поэтому мы так и поступили. Тятенька, ты не бойся. Знаешь, как он красиво разговаривает!
– Доченька, как ты глупа. Надо выходить за того, кто не умеет красиво глаголить. Ибо он так всю жизнь и проживет в молчаливой поре. А языкастый как примется без толку болтать, уголка не найдешь, куда от него деваться».
Хлебосольные нагайбачки рассказывают легенду о том, что нагайбакской кухне восхищенные кулинары со всего мира на биеннале 1997 года в Мексике вручили высшую награду – Бриллиантовую звезду. И не стоит эта достопримечательность в музее села Фершампенуаз только потому, что Мексика далеко, и никто из нагайбаков так до нее пока и не добрался, чтобы получить сей славный приз. Впрочем, награды наградами, а угощают местные хозяйки действительно славно и от души. Так что если и не драгоценных звезд, то искреннего спасибо фирменная нагайбацкая лапша с пельменями и катыком, безусловно, достойна.
Напомаженный француз в пышном парике и камзоле мушкетерских времен двузубой вилкой подносит ко рту пельмень. Над ним – горделивая надпись: «Пельмени из Парижа. Ручная элитная лепка». Галя, жена Николая, – одна из тех, кто делает вкуснейшие парижские пельмени своими руками, получая за это, если повезет, около пяти тысяч в месяц. Не евро, и даже не старых французских франков, а обычных рублей.
– Я в Челябинске училась, – рассказывает она. – Там девчата спрашивали, мол, откуда ты? А я отвечала: из Парижа!
Галя готовит ужин, и за ней следят преданными взглядами четыре кота. Троих супруги подобрали на парижских улицах, а четвертого нашли зимой в будке собственной собаки. Видимо, отчаявшийся котенок решил, что лучше смерть от собачьих зубов, чем от холода и голода. Но гостеприимство свойственно даже четвероногим парижанам, и пес согревал бродягу до прихода хозяев. К котам нагайбаки исстари относятся уважительно, считая их приятелями домового.
Так и живут простые парижане. Небогато, но счастливо. И хотя их дети разлетелись по разным городам, родители надеются, что и в новом поколении не ослабнет тяга к родному селу, побуждающая возвращаться в него из самых дальних странствий.
– Передавай Москве привет от Парижа! – крикнул мне Коля на прощание.
Привет тебе, Москва, огромный город. И знаешь, дорогая столица, сижу я сейчас в тебе, и меня снова тянет в Париж, к его приветливым обитателям, деловитым лисам, Эйфелевой Чудо-Матрене и настоящей уральской зиме.
Ступка, дрын и две электрогитары
Из разбитого багажника сквозило. Не спасал даже кусок пластиковой пленки с пупырышками, примотанный изолентой к искореженному металлу. Я бросил прощальный взгляд на двор, покрытый ледяными натеками. С трудом верилось, что сегодня мы покинем Мордовию и отправимся дальше, в Саратов. Ждут ли нас там?
Мы уже развернулись, когда я заметил странную возню у второго автомобиля. Тощий Уилл судорожно махал рукой в черной английской перчатке, его драный треух сбился набок.
– Лучше тебе это увидеть самому, – мрачно сказал он.
Я заглушил мотор и подошел к внедорожнику британцев. Промоутер Борис сидел, часто моргая, на переднем сиденье. Щегольское пальто было залито кровью.
– Он ухо себе отрезал, – пояснил Уилл в ответ на мой немой вопрос. – Дверцей машины. И не спрашивай, черт подери, как ему это удалось.
С поволжской авантюрой с самого начала все шло наперекосяк. Один за другим растворялись в воздухе спонсоры, ломалось оборудование, портилась погода – словно даже природе мысль о поездке британских музыкантов зимой на Волгу казалась абсурдной. Зато мы притягивали безумцев. Сперва на горизонте возник Борис – любитель крепких слов и напитков с тщательно ухоженной седеющей эспаньолкой. Уже пять лет как он бросил свой непонятный бизнес ради еще более непонятного – привозить в Россию иностранных блюзменов. Когда я случайно назвал его продюсером, Борис страшно оскорбился:
– Продюсер раскручивает тупых бабищ на деньги богатых папиков. А я – промоутер.
За бурную пятилетку наш новый товарищ промотал все сбережения, а потому решил искать партнеров. Он не знал, что лишь в банальной математике расходы делятся поровну. В реальности, чем больше участников проекта, тем больше у каждого убытков.
Следом явилась певица Ежевика, и сразу стало ясно, что в Мордовию можно ехать только с ней. Ее до невозможности финно-угорские черты лица приводили меня в экстаз. Она забросила успешную карьеру в поп-музыке ради языческих многоголосых пришепетываний. Белокурая эрзянка выходила на сцену босиком, со скалкой и черной от копоти печной заслонкой. В кульминационные моменты она падала в экстазе на раздвинутые колени, упершись в пол пальцами ног – такими тонкими и длинными, что впору на рояле играть. Словом, и вокруг Ежевики витал ореол благородного сумасшествия, который служил единственным пропуском в нашу компанию.
Под стать остальным оказались англичане Уилл и Малколм – гонорар им Борис обещал отдать в случае успеха нашего безнадежного дела, и они согласились. Правда, с одним условием – не кормить их едой из «Макдоналдса». Находчивый промоутер радостно покивал, и с тех пор потчевал британцев картошкой из «Бургер Кинга».
Первые мордовские зрительницы были в одинаковых зеленых костюмах и белых платочках, словно монашки неведомого ордена. Малколм нервно сглотнул, взял гитару и из крохотных динамиков поплыл породистый английский блюз. Щелкая затвором фотоаппарата, я пытался разглядеть лица женщин. Степенные бабушки в очках, явно привыкшие к другой музыке, наивные широколицые девчонки, готовые завизжать от восторга. Все шло хорошо, пока они не начинали хлопать. Зародившись где-то с краю, мерные хлопки молниеносно охватывали весь зал. «Монашки» сдвигали руки, как послушные дети на утреннике, гибкий блюз под их ударами превращался в железный марш, прихотливые соло выпрямлялись. Казалось, концерт уже не спасти, но тут эпидемия хлопков заканчивалась, и музыка вновь оживала, бабушки щурились, а девушки в волнении прижимали ладони ко рту – до следующего приступа хлопков.
– Здесь у нас сидят за особо тяжкие, – поведал начальник колонии после концерта. – От восьми до двадцати двух лет. Половина заключенных – убийцы.
У самых дверей, возле стенда о борьбе с терроризмом, висела газета «Колючка» – нехитрый паноптикум особо выдающихся грешниц. Пороков было всего