Она оказалась на кухне…
Рваная противомоскитная сетка валялась на полу неопрятной кучкой вместе со сломанной рамкой, на которую была раньше натянута, на подоконнике - характерные следы когтей. Работающий телевизор, несущий обычный телебред, казался элементом сюрреализма на разгромленной кухне.
Злобно про себя матюкнувшись, я метнулся обратно в прихожую и схватил ту самую монтировку. Удобно, кстати, что она такая короткая, длинной было бы в тесной квартире неудобно махать.
На кухне Обезьятора нет, поэтому я, как только обрёл оружие, проверил зал. Ещё один работающий телевизор, выломанная противомоскитка, следы когтей на подоконнике и никого. Санузел - никого. Тварь, или твари, пришли, убили и, убедившись, что больше никого живого нет - покинули жилплощадь.
Подперев плечом косяк двери на кухню, гляжу на тело, лежащее на полу, и пытаюсь придать мыслям какую-нибудь упорядоченность.
Последние лет десять я посвятил присмотру за самым близким человеком, и вот её больше нет. Раз - и нет. Совсем. Неожиданно и… Да вообще непонятно, что делать и зачем в этой жизни. Для меня она закончилась, по большому счёту, всё те же лет десять назад, когда выяснил главное для себя, после чего перешёл в режим ожидания смерти. Некуда стало стремиться и незачем, почему бы и не присмотреть за мамой?
Душевная близость между нами закончилась тогда, когда она развелась с отцом, бывшим образцово-показательным домашним тираном-алкашом, и я начал учиться в школе. Лялька столкнулась с социумом и оказалась совершенно не способной с ним ладить. Ну а проблемы типа “в школу вызывают”, и плохие отметки в дневнике разом превратили меня из любимого сына в проблему, налипшую на туфли. Моя мама тоже не была готова ни воспитывать, ни общаться с социумом, а её арсенал воспитательных методов, как мгновенно выяснилось, ограничивался угрозами и битьём всем, что под руку попадается. Опять же, я напоминал ей об отце, каковой был реально первоклассным мудаком дома, и она с некоторым извращённым удовольствием вымещала обиды на него на мне. Однажды ей под руку попалась выбивалка для ковров, и я неделю после этого проходил в звёздах и полосах, как американский флаг, но по-настоящему обидно было не это, а то, с каким удовольствием мать хвалилась подругам сделанным.
Прессинг в школе, где совок прогибал меня под себя, и прессинг дома, обозначающий “не смей приносить мне сюда проблемы, ебись с ними сам!” - эти годы я запомнил как ад. Ад, разбавленный периодическим присутствием двух ангелов: бабушка - мать отца, и тётя - младшая сестра мамы. Они не понимали сути происходящего и сидели со мной, пытаясь тащить в плане выполнения домашних заданий, чем объективно играли “на вражеской стороне”. Добрые, милые, но заставляющие меня делать то, что я делать не то, чтобы не хотел… В школу пришёл подготовленный лучше всех. Читал запоем ещё с детсада, у бабушки была приличная библиотека, в которой нашлась книга “Похождения бравого солдата Швейка”. В этой книге часто встречались фразы на немецком языке, и это послужило отправной точкой для увлечения им. У бабули нашёлся ещё и Русско-Немецкий словарь, так что к школе я худо-бедно мог улавливать, о чём идёт речь по-немецки. Ну, если ругались. Сам тоже мог послать в нескольких, весьма замысловатых, направлениях. Тогда, когда одноклассники, запинаясь на каждом шагу, постигали элементарный счёт в пределах десяти, я свободно считал в любом направлении, делил и умножал. Однако, сначала оказалось, что это всё похер - оценки не ставили, потом мне не смогли внятно ответить на вопрос “а для чего всё это?” Ответы типа “Ну, в жизни пригодится. Наверное”, - меня не устроили, а зубрить просто потому, что “Партия сказала - Надо!” - я не мог. Просто ради оценок, которыми можно хвастаться перед малявками вокруг? Для того, кто мыслить начал, как взрослый? Серьёзно? Пусть даже и не определял для себя так, и высокомерием не страдал, но тупо не мог ощутить желания хвастаться перед этими... зародышами взрослых. Потратить немного времени и умственных усилий для правильной мотивации никто не додумался или не захотел, и учение проходило в дальнейшем под знаменем “Надо!” и репрессиями.
Обида на мать копилась не один год, а окончательно сформировалась тогда, когда учёба закончилась, и я пошёл работать. Требование сдавать зарплату целиком до последней копейки и последующее за этим выяснение подоплёки, выявило что она ко мне относится как к дополнительному пенсионному вкладу. Начхать ей на мои хотелки, на мой внутренний мир и всё прочее. Я ей должен, как земля колхозу, за негодяя отца, и совершенно не ипёт то, что мы с ним совершенно разные, да и не я её заставлял за него выходить замуж, от него рожать и с ним жить.
Тогда она окончательно заняла место по другую сторону баррикад в моей душе. Как только возможность появилась - стал жить отдельно и старательно не поддерживал с ней связь, хоть и не всегда это получалось.
А она заболела. Травма из детства, которой не уделили должное внимание вовремя, под пенсию вылезла так, что хрен сотрёшь, и медицина это не лечит. Давали вторую группу инвалидности, ибо работать мама была не в состоянии, но она отказалась. Тупо потому, что держалась за “отработаю до пенсионного возраста”. Пенсия будет больше, ага. С больничных не вылезала, потому что до работы доехать-дойти была не в состоянии, а когда вышла-таки на пенсию, то вторую группу ей уже не дали, сказали, что незачем, раз не работает. Зачем пенсионерке вторая группа инвалидности, с её льготами на цены на проезд, лекарства, квартплату и всё такое? Выяснять отношения с совком мать была не в состоянии уже тогда и осталась с тем, что дали. И с “большой” пенсией, которой при Боре Ельцине не хватало на жизнь. Накопления, которых хватило бы на покупку пары автомобилей, ещё в девяносто первом превратились в ничто. Верхушка КПСС, уходя из кремля, ограбила страну так, как не смогли бы и три Мамаевых орды.
Сын, которого она наполнила “признательностью” за всё в жизни, не помогал, зато спасала родня. Младшая сестра, относительно неплохо устроившаяся в жизни.