Событие четырнадцатое
Ничего не поменялось. Для Юрия ничего не поменялось. Он приготовился мысленно к этим переменам… Каким? А кто его знает. К убийствам? К смене власти? А как она меняется? Но ничего не произошло. Шуйские оставшиеся — оба Ивана со старшей и младшей ветви были в Кремле, ездили к полкам во Владимир и… хрен его знает куда. Нет, наверное, об этом говорили, но читать по губам во время разговора у Юрия пока получалось плохо. На твёрдую единицу. С Иваном лучше, тому уже не приходилось артикулировать по нескольку раз каждую букву. Иногда и слово с первого раза получалось угадать. Ну, а отдельные слога и буквы всё чаще и чаще.
И у самого говорить получалось видимо лучше. Себя-то не услышишь, но импульсивный старший брат, всё реже закатывал глаза и хватался за голову. Из этого можно было сделать вывод, что речь его тот понимал. Этот же вывод можно было сделать и из разговоров с бабушкой — сербкой. Анна Глинская перестала трясти головой и ржать. Та ещё из неё была воспитательница.
И митрополит Макарий, раньше глядевший на младшего Васильевича, как на диковину какую, теперь даже беседы с ним вёл. Ну, про диковину — это понятно. Методик обучения разговаривать для глухих нет, а значит и нет ни одного глухого, кто не мычит, а говорит. Да, тот же художник испанский Хуан Фернандес де Наваррете ведь у монахов, давших обет молчания, не говорить выучился, а языку жестов.
Вспомнив о художнике, Артемий Васильевич где-то в конце второго месяца пребывания в этом времени попросил митрополита выделить ему учителя художника. Нет, он отлично понимал, что иконописцы — это не совсем художники, но там и травники есть и те, кто одежды рисуют, как-то эти тоже называются, ну и научиться лица рисовать тоже не так и плохо.
В Туле, где прошло детство Борового, он два года ходил в художественную школу. Школа была четырёхлетняя, но семья переехала, отец был военным и в маленьком военном городке, куда они попали, такой школы не было, а до ближайшего большого города Калуги было километров под пятьдесят. Так что рисовать особо Артёмка не выучился, ну, если жизнь второй шанс дала, то почему бы не попробовать. Задатки явно были, раз его в художественную школу приняли.
Макарий иконописца привёл, причём не простого. Как понял Боровой — это был внук того самого Дионисия. Того что восстановил «Богоматерь Одигитрию». По истории Артемий Васильевич помнил, что у Дионисия были сыновья, но вот имён не знал. Этот был Василием и говорил, что отца звали Феодосием.
Чуть не так, ни Макарий, ни Василий этот ему понятно ничего не говорили. Общение с людьми теперь происходило так. Они ему писали, а Боровой в ответ говорил. Так и узнал он имя внука легендарного иконописца. И надо отдать Василию Феодосиевичу должное, он умел рисовать. Ведь на Руси сейчас не только лики рисовали, но и сценки всякие. И даже понятие перспектива им была не чужда. Вот этого Василия бы отправить к Тициану учиться, а потом здесь школу создать. Ну пока у него только один ученик. Друг друга учили. Канон будь он не ладен. Все же видели младенцев. У них пропорции тела и головы другие, тем не менее младенца Иисуса принято рисовать с игрушечной головкой. Канон.
Артемий Васильевич нарисовал нормального младенца, а этот товарищ ногами начал топать и порвал лист бумаги. Тогда Боровой нарисовал снова, но показал рисунок не Василию, а митрополиту. Это была богоматерь Одигидрия с младенцем, но младенец был пропорционален. Ну и пальцы чуть тетечке поправил, а то там на иконе не пальцы, а спицы.
Макарий листок не разорвал, ушёл ничего не сказав, и забрал рисунок с собой. После этого Василий на седмицу исчез. Вместо него приходил учить рисовать княжича инок Михаил. Он в основном показывал, как смешивать краски, как растирать разные камни и травы, из которых эти краски делать.
Появился Василий Феодосиевич с готовой иконой. Ну, его Борового рисунок, только перенесённый на доску тополиную и исполненный в отличие от Артемия Васильевича профессионалом. Похожа икона была на Мадонну Рафаэля, ту, где Иисус с книгой. (Мадонна Конестабиле). Чуть черты у младенца всё же подгуляли. Эдакая взрослость проскальзывала. Только это было огромным прорывом. На несколько сотен лет сразу.
Боровой сказал Василию, чтобы тот сходил на младенца посмотрел.
— Взрослый! — он ткнул в икону, — нужно милый. Малый — милый.
— Бог! — написал ему иконописец.
— Сын Божий. Младенец.
Василий ушёл, и на следующий день вернулся с наброском на листе лица и Макарием.
— Седьмой Вселенский Собор канон утвердил, — написал митрополит.
— И пушек тогда не было. Давайте все пушки уничтожим и фузеи, а ещё тогда таких соборов делать не умели. Давайте разрушим. Песен новых писать не будем. Для певчих. Пусть только старые поют. И богослужение вести только на греческом. Не вели же раньше на нашем языке, — разродился целым предложением князь Углицкий.
— В соответствии с богословием иконы святой изображается таким, каким он есть в Царстве Божьем. А это мир не материальный, там нет плоти и всего, что ей сопутствует. В иконе, например, руки у старого по возрасту святого, изображаются без морщин — они, как и всё тело святого преображены Светом Божьим. По этой же причине в иконе не изображаются падающие тени. Это в нашем, дольнем мире, есть тени и мрак. А Царство Божье — это мир, пронизанный фаворским светом.
— И там у младенцев маленькие головки? По-моему, как раз рисовать у Иисуса маленькую головку — ересь. Про морщины и тень не знаю.
— Больно разумен ты Юрий Васильевич. Странно это.
Ушли.
Событие пятнадцатое
Про этого персонажа Артемий Юрьевич читал. Специально не изучал, всё же он про более позднее время писал работу. Но обойти его стороной не получалось. Про его Малую и Большую челобитную Ивану Грозному знают все историки, что изучают этот период. Многие при этом считают вымышленным персонажем, мол книги эти и челобитные писали сам Иван Грозный и его друг и соратник Адашев, приставленный к Ивану митрополитом Макарием. Но ведь про литвина