Вскоре хорошее настроение и присутствие духа вернулись ко мне. Странно, я протопал по одной из самых важных магистралей империи уже больше часа, а на пути мне пока так никто и не встретился. Затем я вспомнил, что канун великого праздника в честь Парлоры – одной из самых почитаемых на Юпинии богинь, и наверняка большая часть жителей Лукренона готовится к нему дома, там, пироги печет или какую другую вкусную хрень готовит, а не шляется по дорогам. Так что хорошо хоть мы этого дедка тормознули, а то и правда неизвестно, сколько бы там возле дороги «прокуковали».
Солнышко поднималось выше, набирало силу, стало очень «кусучим», шпарило сзади по ходу моего движения, крепко припекая спину и затылок. С непривычки становилось нестерпимо жарко, подмышки промокли насквозь, глаза разъедало едким соленым потом, крупные липкие капли стекали со лба, с висков и с затылка, а там уже каждая капля находила свой, нужный ей путь. Одни противно ручьем лились за шиворот и полноводной речкой скатывались по спине. Другие опускались вниз по щекам, а затем далее по шее. Самые наглые скапливались на кончике носа и уже оттуда, как с обрыва, сигали вниз. От этого мой бедный шнобель стал напоминать тающую на солнце сосульку. А вот в горле, наоборот, становилось все суше и суше, как в пустыне Сахаре. Очень хотелось пить. Организм не прошел еще нужную адаптацию после звездолета и с трудом пока переносил здешний зной. Через пару дней все утрясется, а на данный момент ощущения паскудные. «Не мешало бы сделать привал, – подумал я. – А то так с непривычки и тепловой удар можно хватануть».
В прошлый раз нас на Грелиоссе хотя бы ссудили бутылками воды, а сейчас решили не обременять лишними тяжестями. Типа не укроп, не засохнете. Воды, мол, здесь, на Юпинии, предостаточно, даже в избытке – целый океан с пресной водой имеется. Океан есть, а в глотке сушняк. Прям парадокс какой-то.
Я, травя душу, активно начал фантазировать, представляя, как выглядит с разных ракурсов запотевшая, только что выдернутая из холодильника бутылка с «Боржоми», с которой я, предвкушая немыслимое наслаждение, незамедлительно срываю винтовую пробочку, после чего благодатная жидкость с пшиканьем, пузырясь, прохладным гейзером стремится вырваться из стеклянного плена бутылки наружу, поднимаясь кверху, к самому горлышку. Я прикладываю бутылку к губам и делаю долгий-долгий глоток. Живительная влага наполняет мой организм до краев, как будто некий доселе пустой сосуд, принуждая тело остывать, а пузырьки минералки, как заключительные аккорды симфонии, литаврами бьют в нос. Все, жажда утолена.
Я настолько живо представил себе эту картину, что полностью ушел в себя и даже не заметил, откуда прямо передо мной появилась эта девочка. На вид лет двенадцать, вряд ли больше, ну, от силы тринадцать. Худенькая, угловатая, в подранной серой холщовой тунике, с непокрытой головой. Рыжие, как проволока волосы, давно не видевшие расчески и ножниц, растрепаны и торчат в разные стороны. Острый подбородок, высокие скулы, ровный конопатый носик, белесые брови. Вот, может, только общее впечатление чуть портил чересчур крупный рот, от этого ее полные губы казались размазанными по лицу, а так в общем и целом девчонка как девчонка, таких миллионы, и была бы она ничем не примечательна, если бы не взгляд ее серо-голубых глаз – пристальный, прожигающий как напалм. Такой взгляд говорит о том, что человек, которому он принадлежит, видел на своем пусть даже коротком веку столько плохого, столько людской подлости, испытал столько боли и несправедливости, что даже трудно себе представить. Взгляд, одновременно и требующий, и просящий, но больше все-таки требующий. Под таким тебе хочется сжаться, стать незаметным, спрятаться, даже убежать, только бы не видеть, не ощущать его на себе. Ты чувствуешь одновременно жалость и неосознанную вину, а еще что именно ты персонально обязан этому ребенку за все ее пережитые беды и несчастья, которые с ней приключились. Хотя ты вроде и ни при чем, ничего плохого по отношению к ней никогда не совершал и не мог обидеть, даже словом, потому как видишь ее в первый раз. Но все равно часть ответственности как будто лежит на твоих плечах.
Где-то давно на Земле я уже видел этот взгляд, только сейчас не могу вспомнить где. Я, поежившись, сглотнул несуществующую слюну.
– Тебе чего, девочка? – хрипло спросил я.
– Господин не хочет воспользоваться мной? – голос ребячий, ломкий.
– Что-о-о? – не понял я.
– Господин не хочет воспользоваться моим телом? – не меняя интонации, повторила она. – Всего два медных круштерна. Я умею и могу все, и вы можете со мной делать все, что вам заблагорассудится.
– Сколько тебе лет? – от изумления я мог задать только этот дурацкий вопрос.
– Шестнадцать.
Это была явная ложь.
– Тебя как зовут? – спросил я скорее механически, чем из любопытства, потому что не знал, как себя с ней вести. Просто не в силах осознать и переварить до конца всю кошмарность того, что мне только что предложил этот ребенок. Это было за гранью моего понимания.
– Силония, но вы можете меня звать как захотите.
– Зачем ты этим занимаешься?
– Мне надо кормить младшего братика и есть самой.
– А где твои родители?
Из ее глаза выкатилась хрустально чистая слеза, оставляя разводы, поползла по щеке.
– Наш дом забирали за долги. Папа не хотел отдавать его. За неповиновение пронтоны вздыбили папу прямо на пороге дома. Он умирал долго, громко кричал от боли и мог видеть, как насиловали маму. Мы тоже с братиком все это видели. Потом, слава богам и самой милостивой из них богине Парлоле, пронтоны сжалились над моими родителями и зарубили их мечами, а мы остались с братишкой вдвоем, – она на секунду запнулась, вытерла слезу тыльной стороной ладони, после чего монотонно, как заведенная кукла, продолжила: – Господин, всего два круштерна. Уверяю вас, вам понравится и вы останетесь довольны. Я знаю все секреты любви, и я очень искусна. Так все говорят, кто пользовался моими услугами.
Говоря все это, она ни разу не отвела своего взгляда и ни на минуту не смутилась. Так, как будто хвасталась тем, что в совершенстве владеет таблицей умножения – сюр какой-то. «Все так говорят, кто пользовался», – машинально повторил я про себя. Невольно окинул взглядом девочку с головы до ног. Сквозь тунику проглядывало тощенькое, тщедушное тельце – ножки как спички, острые плечики, такие же острые локоточки. Все руки в царапинах и цыпках, шея как у