И тут старуха заворочалась на печке, приподнялась и говорит Анне:
— Кто эт такой, Нюра? Про Ваню спрашивает.
Та успокоила свекровь, что, мол, товарищ при должности, пришел, чтоб Ивану хорошую характеристику дали.
А та с печки-то слезла и пошла на меня:
— Что с Ваней, ирод? Что вы с ним сделали? Сэвэн не ест который день! С Иваном неладно, Нюрка! Он врет тебе!
Она ткнула в меня своим артритным пальцем, похожим на палец ведьмы, и я попятился к двери, наскоро прощаясь с Анной. Мне совсем не хотелось сцены с сумасшедшей старухой. Я выскочил из избы, но бабка ринулась за мной, причем довольно резво для своего почтенного возраста, и схватила меня за рукав. Она и потащила в глубь небольшого сада.
— Иди глянь! Глянь на сэвэн!
Я невольно подчинился. Старуха привела меня в густо заросший кустарником и яблонями местечко, где на большом пне стоял большой ящик такой, вроде борти на пасеке, сколоченный из необработанных досок. Старуха, что-то бормоча по-мордовски, открыла небольшую дверцу, и я невольно вгляделся в нутро ящика. Там сидела большая кукла размером с годовалого ребенка, свернутая из старых тряпок. Ну, то есть тело — руки и ноги — были из грязного замызганного тряпья. А вот голова… Не знаю, из чего ее сделали, но материал походил на воск, и лицо было довольно искусно вылеплено. Не особо тонко сделано, на поверхности воска четко выделялись следы пальцев, грубоватая работа, но в чертах куклы угадывались черты Ивана Бабурина.
Дно ящика устилали мелкие косточки — очевидно, по большей части птичьи, но было и несколько мослов от коровы. Поверх лежал раздавленный воробей и кусок основательно протухшего мяса, облепленный зелеными крупными мухами.
— Сэвэн! Сэвэн не ест!
— Мама, оставьте его в покое! — послышался окрик от дома. К нам спешила Анна.
Бабка залопотала что-то по-мордовски, и Анна начала ее в чем-то убеждать, мешая русские слова с мордовскими и указывая рукой на мою машину.
— Простите. Мама тут развела… — Анна смущенно кивнула на короб. — Это ерунда, старые мордовские сказки, содяце ей велела… Я не мешаю, пусть делает что хочет, старая уж, ум за разум…
— Что с ним?! — снова взвизгнула старуха.
Я вырвался из ее цепких рук и поспешил к машине.
По приезде я доложил Каманину все как есть и предложил считать меня сумасшедшим и пригласить другого специалиста. Больше меня к Ивану не допускали и около его дверей выставили пост вооруженной охраны, а через несколько дней Каманин сообщил, что переводит пациента в другой госпиталь. Какой другой, он не пояснил, а через пару месяцев от знакомого я узнал, что Ивану присвоено звание героя Советского Союза посмертно.
* * *
Генка забыл про свою камеру и слушал деда, приоткрыв рот.
— А что это было — эта кукла? Она типа кормила ее?
— Потом уже через знакомых я вышел на одного профессора-фольклориста, поспрашивал его осторожно… Он и рассказал, что по старинным мордовским поверьям болезнь наступает из-за того, что в человека вселяется дух этой самой болезни. Вроде как одержимость. И чтоб его выгнать, колдуны, или содяце на их языке, так лечили людей. Делали куклу, сэвэн на их языке, и просили духа выйти из тела болящего и войти в куклу. А чтобы задобрить духа, сэвэн нужно было кормить. И если она ела, это означало, что болезнь оставила человека и вселилась в куклу.
— Но ведь Ивану было уже много лет, зачем она продолжала кормить ее? Он же выздоровел?
Старик вздохнул и потыкал ложечкой в кусок торта.
— Я много думал про это, и окончательного ответа у меня нет. Но для себя решил вот что — болезнь Ивана была не просто серьезной, она была смертельной. Он умер бы со стопроцентной вероятностью, у него не было ни одного шанса. А это уже не вопрос выздоровления, это уже как… ну, вытащить человека с того света. Вот содяце его вытащила, да только одной ногой он все равно будто был в могиле, и бабка эту его жизнь поддерживала, поддерживала связь души и тела. И когда он очутился в тех обстоятельствах, когда точно должен умереть, эта связь разорвалась окончательно. Тело-то есть, душа есть, а связь между ними слабеет. И душа мается, не может уйти туда, где ей давным-давно место. Но это только мои фантазии, я ж, Гена, врач, ученый. Меня вообще всю жизнь учили, что никакой души нет, а есть диалектический материализм и функции центральной нервной системы.
Дверь приоткрылась, и снова показалось недовольное лицо пергидрольной женщины:
— Гена, у тебя совесть есть? У отца юбилей, в конце концов!
Старик тронул внука за локоть:
— Ну, иди в самом деле, поздравь!
Когда Гена ушел, старый врач задумался на несколько минут, глядя в окно. В этот февральский вечер неожиданно расступились плотные облака, и там, в извечной вышине, засияли такие ясные и такие недосягаемые звезды.
* * *
— Ну блин, круто..! А я сначала подумал, что этот Бабурин — вампир.
Настя покивала:
— Я тоже. Дальше читаем?
Я придвинулся к ней ближе:
— Конечно!
Ямы в лесу
Симаков, директор лесхоза, чертыхался, просматривая записи с видеоловушек. На экране монитора возникла полная, круглая, как колобок, старуха, повертела головой и кинула два объемистых мешка в небольшой овражек.
— Опять бабка Ломакиных мусор в лесу свалила! — сказал он Алексею, экологу. — Зараза старая. Уже и штрафовал ее, курицу, и ругал на все село, хоть бы хны!
Алексей рассеянно кивнул, не повернув головы — он смотрел на кабанов, попавших на видеоловушку, и делал пометки в тетради. Симаков запустил последнее видео, снятое, когда ловушка сработала на движение. Глядя в полглаза, он сложил в сумку пустые контейнеры из-под еды и сгреб бумаги на край стола.
— Давай сворачиваться, Леш, — зевнул он.
— Угу, — эколог так и не оторвал взгляда от своих кабанов.
Симаков ускорил видео, в котором отображалось море листвы, колышащееся от легкого ветерка.
— Ну и че… — бормотал он по своей привычке разговаривать с самим собой. — Че сработала то, нихрена нет… Птица, что ль, пролетела…
И вдруг Симаков выпучил глаза, подался вперед и прилип к экрану.
— Да ладно! Не может быть… Елки-палки..!
Алексей усмехнулся, не оборачиваясь:
— Чего там? Мусор Камазами сгружают?
Но директор лесхоза уже свернул видео, захлопнул ноутбук и сорвался с места, тряся толстым животом.
* * *
Симаков, отдуваясь,