В Соколе находилась 3-тысячная московская рать, подкрепленная 2000 стрельцов. Гетман Мезецкий, осадивший крепость, послал за стены для пробы три раскаленных ядра: два из них русские вовремя потушили, но третье вызвало в крепости сильный пожар. Гарнизон предпринял вылазку, чтобы пробиться из охваченной пламенем крепости, но немецкие наемники втеснили русских обратно за стены. Осажденные в отчаянии стали кричать, что хотят сдаться, однако немцы, озлобленные расправой над их товарищами в Полоцке, никому не давали пощады. Это возбудило ответную ярость в русских воинах. Часть немцев, преследуя бегущих, уже ворвалась в крепость. Но тут осажденные опустили на ворота железную решетку, отделив ворвавшихся в крепость немцев от тех, кто напирал снаружи. На охваченных пламенем улицах враги в страшном остервенении истребляли друг друга. Немцев погибло не менее 500 человек. Оставшихся в живых спасли поляки и литовцы, которым все-таки удалось проникнуть за стены. В последовавшей затем резне пало около 4000 русских воинов; немецкие наемники надругались над трупами воеводы Шеина и многих простых ратников. Ветераны королевской армии утверждали, что, хотя они видели на своем веку немало битв, такой ужасной резни им встречать не приходилось.
На Сушу Баторий не стал терять времени, ограничившись тем, что отставил здесь отряд для блокады. Позже крепость сдалась на почетных условиях, ее гарнизон был отпущен с оружием и имуществом.
В то же время литовцы сожгли предместья Смоленска, опустошили окрестности и возвратились в Оршу с огромной добычей. Князь Константин Острожский напал на Чернигов, сжег посады, но кремль взять не смог. Северская земля была разорена.
Таким образом, кампания 1579 года закончилась для Батория удачно. Однако продолжать военные действия король не мог: армия была утомлена, в кавалерии пало огромное количество лошадей, в войсковой казне кончались деньги, а приближавшееся осеннее ненастье грозило новыми трудностями…
Объявив Полоцк литовским воеводством и заложив в городе католический собор, король отвел армию на зимние квартиры. Русским городом Полоцк сделался вновь лишь в царствование Екатерины II.
В продолжение всей полоцкой осады Иван с главными силами московского войска оставался в Пскове. Историки порицали царя за нерешительность и бездействие, ставили ему в вину то, что он не понял стратегического замысла Батория и сосредоточил армию не на литовской, а на ливонской границе. Эти обвинения целиком основаны на сообщениях современных Грозному авторов, которые писали о чудовищном количественном превосходстве московского войска над армией Батория, — будто бы один Царский полк насчитывал 40 000 воинов, а всего царь привел в Псков чуть ли не 200 000 человек. Но эти сведения неверны. На самом деле силы московского войска почти вдвое уступали королевской армии: согласно Разрядным книгам, под началом Грозного во Пскове находилось не более 24 000 ратников — русских и татар. Предпринять с такими незначительными силами намеченное вторжение в Курляндию или тем более атаковать армию Батория царь просто не мог. Тем не менее он отнюдь не бездействовал. В Курляндию был отправлен воевода Хилков, который «погромил» курляндских немцев, а на помощь Полоцку Иван послал крупный отряд под началом воевод Шереметева, Лыкова и Шеина. Однако вместо того, чтобы хоть как-то попытаться облегчить положение осажденных полочан, воеводы всю осаду просидели в окрестных крепостях и погубили вверенное им войско в бессмысленной, хотя и героической обороне Сокола.
Но главной причиной, по которой Иван не повел все войско к Полоцку, было то, что одновременно с польским вторжением 10-тысячная шведская армия напала на русские крепости в Ливонии и свирепствовала в окрестностях Нарвы и Ивангорода. Поэтому все внимание Грозного было направлено на Ливонию, которая в его глазах имела гораздо большую ценность, нежели Полоцк. Воеводы князья Трубецкой и Хилков поспешили на помощь Нарве. Шведский генерал Горн, простояв под Нарвой две недели и потеряв в бесполезных стычках 4000 солдат, был вынужден отступить.
Таким образом, Иван вовсе не потерял голову и, учитывая его силы, действовал здраво и в общем-то успешно, сумев отразить одно из двух вражеских нашествий. Та же здравая оценка своих сил подтолкнула его вступить в переговоры с Баторием «о вечном мире, о родстве и дружбе искренней».
Чтобы пощадить собственное самолюбие, Иван поручил старейшим боярам — Ивану Федоровичу и Василию Ивановичу Мстиславским и Никите Романовичу Захарьину — отправить к Виленскому воеводе Николаю Радзивиллу письмо следующего содержания: что царь желал отомстить королю за взятие Полоцка, но они, бояре, бросились к его ногам, умоляя не проливать христианскую кровь; теперь и литовским воеводам следует похлопотать о том же перед королем.
Грозный был искренен в своем желании прекратить войну: смоленский воевода получил приказ приостановить военные действия на литовской границе. Королевский гонец Богдан Проселко был принят в Москве милостиво, царь подарил ему парчовую одежду. Однако Проселко привез с собой только список московских пленников для размена и заявил, что воеводы Шереметев, Лыков, Булгаков и другие, захваченные в Соколе, отпущены королем на свободу, но не пожелали возвратиться домой. О перемирии Баторий и слышать не хотел. И все-таки военные действия приостановились.
Возобновить войну королю мешала главным образом нехватка денег: Баторий был вынужден оплатить треть военных расходов из своей собственной казны. Поэтому он ждал, что сейм вотирует новые военные налоги.
Победы королевского войска вызвали в Речи Посполитой взрыв восторга: проповедники в речах, поэты в стихах прославляли подвиги Батория. Шляхта была готова дать денег на новый поход в глубь Московии. Но были и недовольные политикой захватов: если вся Московия поступит под нашу власть, говорили они, найдется ли средство управлять таким огромным государством? Тем не менее на сейме Баторий и Замойский сумели увлечь депутатов своими завоевательными планами. Особое впечатление произвела речь Замойского, который, опровергая возражения о трудностях управления Московией, говорил:
— Отчего в своих частных делах никто не рассуждает так, как по отношению к государству? Существует ли хоть один человек, который не предпочел бы десяти имений одному?.. Положение нашего государства, мне кажется, таково, что если мы только хотим иметь пружину дел (nervus rerum, то есть деньги. — С. Ц.) и если желаем сохранить настоящее состояние республики, то совершенно необходимо присоединить к ней какое-нибудь новое владение: установив в нем подати и пошлины, мы могли бы освободить себя от значительной доли общих тягостей.
Фактически Замойский предлагал политику, идущую вразрез с федеративным устройством Речи Посполитой.