Все смотрели на меня с недоверием, и больше всех сомневался в моих словах Арутюн Акопов — звезда фокусов и самодеятельной манипуляции. Последний фокус, который он показывал вчера в классе перед уроком, он назвал: «Законы физики не уважая». Фокус в общем-то ерундовый. Акопов клал на ладонь линейку, потом переворачивал ладонь к полу, и линейка по законам гравитации падала на пол. Потом он снова поднимал линейку, снова клал ее на ладонь и опять переворачивал ладонь к полу, и на этот раз линейка не падала на пол.
— В общем-то в каждом деле есть свой фокус, — сказал я, обращаясь больше всего к Акопову. — Твой фокус, Арутюн, заключается в том, что у тебя пришита к манжете и надета на средний палец тонкая прочная нить под цвет кожи. Вот под эту нить ты второй раз, чуть сгибая ладонь, незаметно подсовываешь линейку. — Я помолчал и продолжил: — Но в системе Станиславского нет фокуса, в ней есть секрет. А секрет этот заключается в том, что… — я снова сделал паузу, напоминающую многоточие, и продолжал: — взгляды Станиславского на мастерство актера складывались на основе реалистических традиций русского театрального искусства XIX века, заложенных творчеством Александра Сергеевича Пушкина, Николая Васильевича Гоголя, Александра Николаевича Островского и нашедших воплощение в игре Щепкина, Шумского, Мартынова, Садовского, — перечислял я фамилии, и это перечисление доставляло мне истинное удовольствие.
Затем я сказал, что он, то есть Станиславский, стремился постигнуть общие законы актерского творчества. Потом я остановился на том, что у него была (и я чуть было не сказал: «как и у меня») большая склонность к самоанализу, о чем свидетельствуют его дневники (и я чуть было не сказал: «как и мои»). Но здесь меня неожиданно перебил голос Льва Киркинского:
— У меня есть слабая надежда, что ты, Иванов, не знаешь, в каком году встретился Станиславский с Немировичем-Данченко?
— В 1897 году, — сказал я, набрав побольше воздуха, — произошла встреча Станиславского с Немировичем-Данченко, в результате которой возникло решение…
— Пропустить Всестороннего, — сказал Кутырев, бледнея и хватаясь за перила лестницы. Маслов отошел от двери, и я, рванув ее на себя, вступил в актовый зал.
— Ты видел, как летает моль? — спросил меня Маслов, увязавшийся за мной.
Я остановился. Маслов прочертил указательным пальцем в воздухе глупозапутанную линию.
— Так и мысль твоя, ее путь проследить невозможно… Вот ракета летит и… моль летит тоже. А какая разница! — бубнил он, идя следом за мной.
Но я его уже не слушал. Я уселся в седьмом ряду. Хотя я и предупредил, войдя в актовый зал, всех участников генеральной репетиции, что я пришел, и поэтому можно начинать, и хотя Борис Кутырев несколько, как мне показалось, несерьезно повторил за мной мои слова: «Иванов пришел! Можно начинать!», но генеральная репетиция никак не начиналась. Все время кого-то или чего-то не было на месте. Затем, когда кто-то или что-то исчезнувшее появлялось, то исчезал еще кто-то или что-то опять пропадало. Нет, это дело несерьезно и несерьезны люди, которые этим делом занимаются. Все кричат, спорят, препираются, а больше всех Борис Кутырев.
— Слушай, Кутырев, — сказал я, обращаясь к Борису, — вот я смотрел документальный фильм о запуске космического корабля, у них все как-то по-другому делается. Там каждый на месте, никто никого не ищет, ничто вдруг не исчезает и не появляется вдруг. Почему бы и тебе, по их примеру, не объявить сначала пятнадцатиминутную готовность, потом десятиминутную, потом одноминутную, потом: восемь, семь, шесть, пять, четыре, три, два, один… и — «Пуск!»
Кутырев посмотрел на меня как-то невразумительно, и я понял, что это предложение для него слишком сложное. Поэтому я снизил свои требования и сказал:
— Слушай, Кутырев, есть такая брошюра, под названием «Психологические аспекты расстановки кадров». Там говорится, что при подборе и расстановке кадров целесообразно руководствоваться положением о соотношении врожденных и приобретенных качеств человека, на базе которых формируются способности. Способности в психологии — это комплекс выработанных в процессе деятельности достаточно стойких свойств личности, являющихся условием успешного выполнения некоторых видов деятельности.
После этих слов Кутырев посмотрел на меня еще более невразумительно и сказал:
— Иванов! Пощади!
И я его пощадил. Я замолчал. А Кутырев опять спросил:
— Ты работал над ролью?
— Если вы все это (я обвел руками зрительный зал) считаете работой, то я работал!
Наконец всё и все очутились каким-то чудом на своих местах, и Борис Кутырев произнес длинную и пространную речь, похожую на лекцию об актерском мастерстве и технике речи…
Слова-то какие: «мастерство», «техника речи»! В конце своей речи Кутырев призвал на помощь Александра Сергеевича Пушкина, который будто бы гениально сформулировал в стихах всю суть актерского мастерства: «как роль свою ты верно поняла, как развила, ее»… в смысле развила, — пояснил Кутырев, — «с каким искусством, как будто бы слова рождала не память рабская, но сердце!».
«И на это, — подумал я про себя, яростно сжимая теннисный мяч в руке, — тратить свою память и сердце». Я положил руку на пульс — сердце билось как всегда, пятьдесят два удара в минуту.
Конечно, посещение генеральной репетиции было для меня самой большой перегрузкой за последнее время. И это вполне понятно: у меня не было никакой адаптации к театру. Я уже даже не помню, когда я был последний раз в кино. Так как легче всего человек переносит перегрузки по направлению от груди к спине, это показал опыт космических полетов, то наилучшим положением космонавта в кресле является положение под углом сорок пять градусов к направлению, по которому действует ускорение. Правда, под углом восемьдесят градусов к действию ускорения космонавт способен выдержать необычайные перегрузки — в двадцать шесть с половиной раз. Но я, конечно, здесь, в зрительном зале не мог принять такое восьмидесятиградусное положение перед перегрузками школьного концерта. Тогда бы мне пришлось смотреть концерт лежа, что вызвало бы у звезд школьной самодеятельности полное недоумение. И вообще, с удовольствием бы я сейчас сидел в своей комнате, смотрел бы в телескоп на настоящие звезды, а не на эти «звезды школьной самодеятельности», как назвал свою труппу Борис Кутырев.
Я занял соответствующее положение под углом в сорок пять градусов и сказал:
— Можно начинать! Давайте, давайте, показывайте, по какой такой системе вы тут все вместе теряете даром время! Или