— Еще читать можешь?
— Могу, — сказал я.
— И на уроках сидеть будешь?
— Буду, — сказал я.
Кутырев пожал плечами и сказал:
— Ну, Иванов, видал я закоренелых развлеченцев, видал и закаленных аттракционистов, но такого, как ты, встречаю в первый раз… — Затем он взглянул на книги, которые я читал, и вздрогнул. Сверху лежала книга «Судебные речи».
— Товарищи судьи! Я приступаю к обвинительной речи на данном судебном процессе с полным сознанием его огромного значения! — громко крикнул я на весь зал. Я крикнул для того, чтобы проверить, как звучит мой голос в смысле красноречия. Голос мой звучал прекрасно, просто очень даже прекрасно.
Кутырев вздрогнул, посмотрел на меня с ужасом, а в глазах его можно было прочитать: какое там — или «влюбился», или «попал в дурную компанию», или «его какая-то муха укусила», или «его инопланетяне подменили»?! Тут определенно все сразу: и влюбился, и попал в дурную компанию, и муха укусила, и инопланетяне подменили!!! Подумав так, Кутырев бессильно и тихо спросил:
— А где все?
— Ты хочешь узнать, где все хлипаки? — переспросил я Кутырева и разозлился: — Бросил бы я всех хлипаков в речку к пираньям… во время отлива.
— Ну да, — сказал Кутырев, — тебе дай волю, ты только бы и делал, что стоял на берегу реки и бросал всех к пираньям. А когда всех перебросал, тогда бы что еще стал делать?..
Я, конечно, ответил самым презрительным на свете молчанием на такую ужасную картину, нарисованную словами Кутырева. Если бы я начал отвечать, пришлось бы рассекречивать многое — одно за другим. А я такое себе позволить не могу, поэтому я обязан был выслушать слова Кутырева совершенно спокойно, не дрогнув ни единым сверхмускулом на своем сверхлице. Не дождавшись ответа, Кутырев тяжело вздохнул и оглянулся.
— А где все? — переспросил он меня устало, но настойчиво.
— Если здесь я, значит, здесь все, — сказал я. — А остальные, по-моему, в медпункте.
Кутырев глубоко вздохнул и, наверное, подумал, что ему тоже надо бы сходить в медпункт, но у него не хватило сил подняться со стула, поэтому он остался сидеть. И потом у него было какое-то ко мне, как это я чувствовал, очень важное дело. Я с жалостью смотрел на Кутырева и думал: «Да, а ведь это только мой Перигей и даже не Перигей, а, так сказать, самое его начало».
Кутырев, видимо, понял мой взгляд, поэтому он опять вздохнул и сказал:
— Укатали сивку…
Он даже не мог договорить до конца пословицу.
— Укатали сявку, — поправил я Кутырева.
Я прислушался к своему пульсу и к артериальному давлению, проверил аппетит — он у меня был сейчас просто волчий — и подумал: «Все в норме, все в абсолютной норме, самочувствие сверхкосмонавта Юрия Иванова прекрасное!»
Затем я опять хотел погрузиться в изучение ораторского искусства и красноречия, но Кутырев опять отвлек меня:
— Слушай, Иванов, — сказал он как-то тускло и без особых красочных прилагательных, которые он обычно любит употреблять. — Я, значит, и группа товарищей решили называть наш кинолюбительский кружок «Веселый тир». Знаешь, вот есть фотоохота — это когда человек стреляет по животному миру не из ружья, а из фотоаппарата. Так вот мы тоже решили стрелять по живым мишеням, но из киноаппарата. Как ты на это посмотришь?
Я понимал, к чему клонит Кутырев, и прекрасно догадывался, что это они снова меня избрали мишенью для своей киноохоты. Я хотел сказать Кутыреву, по своим, мол, стреляете, но не сказал, только так подумал, а сказал вот что:
— Значит, всю жизнь будешь последним делом заниматься, Кутырев?
— Почему последним? — удивился Кутырев.
— Да потому что, — объяснил я, — ты же знаешь, всякий юмор там, всякие басенки, побасенки, всякие шаржики-маржики, пасквили-масквили обычно помещают на последних страницах каких-нибудь там журналов и газет, а раз помещают на последней странице, то, значит, это дело-то последнее.
— Ну, так ведь ты-то, Иванов, ты вот как раз на четвертых страницах и будешь работать в жизни, так что мы с тобой, в общем, одним делом будем заниматься, — ответил мне Кутырев.
— Значит, ты думаешь, что я работаю и буду работать на четвертую страницу? — спросил я Кутырева.
— А на какую же еще? — удивился Кутырев.
— А ты не уверен, что я работаю даже не на первую страницу, а на ту, которая перед первой? — спросил я снова Кутырева.
— Перед первой, — ответил Кутырев, — никаких страниц не бывает. Это только в научно-фантастических романах, может быть, бывает еще какая-то страница перед первой. Но не в этом дело.
— Вот именно, говори дело, Кутырев! Что те от ме надо? (в последнее время я, дорогие товарищи потомки, стараюсь не договаривать слова до конца, чтобы и на этом экономить время. Так, фраза: «Что те от ме надо?» должна быть понята очень просто: «Что тебе от меня надо?»).
— Мы хотим на тебя киносатиру снять, — с этими словами Кутырев достал из портфеля несколько страниц, отпечатанных на машинке.
— Разрешение надо спросить, разрешение у товарища Иванова, понимаете ли, а потом уже шаржики-маржики свои делать, — отрубил я.
— Так я вот и говорю с тобой, вроде как бы спрашивая разрешения, — стал оправдываться Кутырев.
Я покосился на листки в руках Кутырева, вероятно, это и была киносатира на меня, и строго сказал:
— И вообще, неправильно формулируете свои мысли. Надо говорить не «мы хотим», а «нам пришла в голову глупая идея» или «мы с ребятами уже давно мучаемся дурью!».
Кутырев обдумал мою поправку и нехотя согласился:
— Ну, хорошо, — сказал он, — нам пришла в голову глупая идея, и мы давно мучаемся дурью… снять на тебя киносатиру, то есть выстрелить по тебе из киноружья.
— А что это за киносатира? — спросил я строго.
— Да так, небольшой сюжет из твоей прошлой жизни и