– Вашэго княжича ищитэ в стэпи! Мертвым!
И направил жеребца к воротам. Те так и остались настежь по старинному обычаю: коли чужак в доме, запирать двери не моги.
Жеребец призывно заржал, и прочие кони устремились к нему, подбирая седоков. И то, что шляхи уезжали, не взяв дани, было едва ли не страшнее, чем если бы разграбили деревню. Ибо значило это, что вернутся они вдругорядь, очистившись под лунным светом для большой битвы. И живых после нее не останется.
Крапива сидела у ворот, глядя, как проносятся мимо лошадиные ноги. Один из коней замедлился, с его седла спрыгнул человек и приблизился к травознайке:
– Крапива? Живая?
Девица с трудом подняла отяжелевшие веки. Перед нею на корточках сидел Шатай.
– Не знаю, – ответила она.
Он усмехнулся:
– Живая!
Хотел вернуться в седло, но девица, ошалев от собственной наглости, взмолилась:
– Возьми меня с собой!
– Тэбя?
– Возьми, забери отсюда! Жизни здесь нет и не было никогда! Умоляю, увези меня в степь! Что хочешь сделаю!
– Что хочу?
Шлях, верно, растерялся. С ним прежде женщины говорили мало, а тут сразу в седло просится… А каждому шляху известно: коли в седло девицу взял, то и защищать поклялся.
– Садись, – коротко кивнул Шатай.
Медлить не следовало: друзья все сильнее отдалялись, зато вороги собирались с силами и не прочь были порвать на части последнего оставшегося в деревне шляха.
Крапива понимала и это, и то, что саму ее в дом родной не пустят после эдакого предательства. Она сцепила зубы и поднялась. Вставила ногу в стремя и села, натянув рукава на ладони. Шатай устроился позади нее и пришпорил коня.
Глава 5
Страшный сон длился вечность. В нем монстр без рук и ног тяжело и жарко пыхтел у Крапивы над ухом, наваливался сверху, душил. Она вырывалась и плакала, но монстр лишь крепче держал. Он был везде, этот монстр. Позади и спереди, и даже между ног было горячо и больно. Она сжимала бедра и просила отпустить, но оттого становилось лишь жарче.
– Не тронь… Не тронь…
Но монстр хрипел, и тяжелое дыхание его забиралось под одежду.
– Пусти, не мучай!
Но он лишь сильнее сжимал ей локти.
– Моэй станэшь… Моэй, – шептал монстр. – Станэшь виться змэей… Кричать… Просить…
Крапива закричала и… проснулась. Ночь была темна и густа, не сразу поймешь, где небо, где земля. Монстр же под Крапивой был живым, большим и горячим. Она дернулась, и что-то обхватило ее за плечи. Девка забилась, силясь сбросить пелену кошмара. А потом вспомнила. Битву в деревне и кровь; пламень и рассыпающиеся под сапогами угли; звон металла, крики и коня, на котором просила Шатая увезти ее в степь.
Шатай сидел позади и тихонько пел. Была то ласковая и нежная песнь, каковые складывают для любимых, но кошмар сделал ее угрозой. Он придерживал ее, чтобы не свалилась, и Крапива испугалась, что хвороба больше не защищает от жадных ладоней. Лишь после смекнула, что кто-то обернул ее плотным одеялом, лишив свободы, оттого таким страшным сделался сон. Она тихонько позвала:
– Шатай!
– Нэ спишь большэ?
– Где мы?
Шлях вдохнул сладко и глубоко:
– Дома. Напугалась?
Травознайка напугалась мало не до смерти еще в Тяпенках. Нынче же, уразумев, что сотворила, и вовсе забыла, как дышать. Напросилась со шляхами! В Мертвые земли! Сама напросилась!
– Что молчишь?
Крапива выдавила:
– Да…
– Нэ бойся. Нэ дам в обиду.
Руки его держали поводья и покоились по обе стороны от девичьего тела навроде объятий. И оттого делалось еще хуже, хоть спрыгивай наземь да бегом беги. Но справа и слева ехали еще шляхи – все племя Иссохшего Дуба, за вычетом погибших. И один из них вез пленника. Власу доля выпала всяко страшней, чем Крапиве, но жалеть его не выходило. Княжича разве что к Хозяйке Тени отправят, а вот что удумают сделать с девицей, еще неизвестно.
– Меня тронуть нельзя. Хворобная я… – на всякий случай напомнила Крапива.
– И что жэ?
– Если… – Голос сорвался на писк, но девка докончила: – Если станешь меня неволить, колдовство…
– Козлиное дэрьмо! – выругался Шатай. – Как смеэшь, жэнщина, такоэ говорить?!
Крапива вжала голову в плечи. Ударит? Сбросит с коня и затопчет?
Шатай плюнул на две стороны, как водилось за их народом, ежели кого-то сильно оскорбили:
– Сказал бы такоэ муж, я развэсил бы сушиться на вэтру эго кишки!
– Прости… Я не научена вашим обычаям.
Ярость кипела в голосе, но Шатай, как мог, смягчился:
– Я нэ похитил тэбя. Ты поехала сама. По доброй волэ. С чэго бы мнэ принуждать тэбя к чэму-то?
Кабы не видала Крапива своими глазами, что творят дети Мертвых земель в бою, обрадовалась бы. Шляхи чтили женщин едва ли не наравне с богами, а касаться их могли лишь с дозволения. Прежде травознайка не ведала, отчего односельчане страшатся такого народа. Но нынче поняла мать и Матку, молящих срединного княжича о защите. Хотя что уж, Власова дружина принесла Тяпенкам не меньше бед.
– Вождь дозволит мне остаться в племени?
Шатай пожал плечами:
– Ты жэнщина. Разве вождь можэт что-то тэбэ воспрэтить?
Откуда-то сбоку раздался сдавленный стон, а потом крик и звук, словно уронили мешок с мукой. Затем брань:
– Срэдинный выродок!
И удары. Крапива вцепилась в конскую гриву: лишь один срединник ехал вместе с племенем. По темноте было не разглядеть, зато звуки разносились далеко: кого-то жестоко били ногами, а после помочились.
– Убили… – прошептала Крапива.
– Нэ-э-э. Много чэсти. Он нэ заслужил быстрой смэрти. Эй! Ты что, плачэшь? Почэму?
– Д-день трудный…
Ровно в тот же миг прозвучал приказ:
– Привал!
Шатай хлопнул травознайку по спине, и та едва не вылетела из седла.
– Вот и отдохнешь! А послэ отвэду тэбя на поклон к вождю.
* * *
Ночи в Мертвых землях так же холодны, как жарки дни. Шляхи развели костры и подкармливали их сухим навозом, от чего по равнине стелился едкий дым. Деревьев, столь милых сердцу травознайки, стало меньше, хотя ехал отряд никак не дольше одной ночи. Но не шумела над головой листва, не играл ветер свою песнь на струнах ветвей. Лишь шепот безжизненных сухих кореньев слышала та, что привыкла говорить с травами.
Крапива старалась не показываться шляхам, все льнула к уставшему коню. Шатай же, будто нарочно, то и дело подзывал ее:
– Хэй, златовласая! Что мерзнэшь, иди к огню!
От жеребцова бока тепла было немного, да Крапива и сама понимала, что от любопытных взглядов не спрячешься. Сама, чай, увязалась со степняками.