«А они и готовились!» – понял Митя, потому что здоровяка он тоже видел раньше: разом с экзальтированным, и уголовного вида хлыщами, и другими заводилами в толпе.
Чиркнула спичка, первый факел начал куриться дымком. Здоровяк выдернул из толпы первого попавшегося мужика и сунул факел ему в руку:
– Жги их, окаянных!
Лозы метнулись наперерез. Бредущий впереди мужичонка неуверенно ткнул факелом в тянущийся к нему зеленый отросток…
Йоэль глухо застонал и содрогнулся всем телом, будто это его хлестнули огнем. Зеленый побег прянул в сторону… Мужичонка радостно заорал и принялся размахивать факелом во все стороны. Вооруженная факелами толпа снова поперла на приступ.
Митя позвал. Пусть по неведомой причине мертвецы в еврейском квартале не откликались, но… не могло же так быть с мертвыми по всему городу! Кладбище тут недалеко, и бегают мертвяки быстро.
Он звал, и звал, и звал, тянулся еще и еще, скользил сквозь сгущающееся вокруг него марево, туда, где ждала его армия смерти!
Есть! Митя дернул за туго натянутые нити, чувствуя, как на городском кладбище начинают шататься надгробные камни и мертвецы вылезают из могил. Сперва медленно, а потом все ускоряясь и ускоряясь, бегут к кладбищенской ограде!
И… застревают у кладбищенских ворот! Он по-прежнему ощущал каждого из них – они спешили, они торопились на зов Мораниной Крови, они шли… они шли, перебирая ногами на одном месте!
– Что? – выдохнул он вместе с сорвавшимся с губ клубком морозного пара. – Как?
Внизу Алешка медленно поднял два пальца к козырьку картуза и картинно отсалютовал.
«Лаппо-Данилевские оплатили восстановление ограды городского кладбища… Город закупил мертвецкий кирпич… Но… Никакого мертвецкого кирпича на самом деле нет! Я его выдумал!» – успел подумать Митя.
Алешка растянул губы в издевательской улыбке и махнул рукой.
– Бей нелюдь поганую! Убивай, пока они нас не поубивали! – заорали его подручные.
Завывающая толпа ринулась на приступ.
Защищающие подход к дому лозы взметнулись ввысь, будто пытаясь встать стеной, и тут же десятки факелов полоснули по ним огнем.
Йоэль страшно закричал и рухнул с забора. Налетевшая невесть откуда мара поймала его возле самой земли.
Добежавшие до ограды люди стремительно карабкались наверх, цеплялись, разрезая руки о натыканное сверху стекло, но продолжали лезть. У Митиных ног вынырнула распяленная в крике рожа – Митя ударил в нее сапогом, рожа исчезла, но вместо нее тут же возникла другая. Митя заметался по стене, сбил еще одного карабкающегося налетчика, еще… Почувствовал стремительное движение сзади, крутанулся на месте…
И увидел только летящий ему в лицо кулак.
Острая боль вспыхнула в челюсти, а дальше он почувствовал, что падает и… по-кошачьи извернулся в воздухе. Он приземлился на бок – острая боль прокатилась по всему телу.
Люди со двора отчаянно мчались в дом…
Митя попытался встать…
Соскочившие вниз налетчики откинули засов на воротах, и… словно плотину прорвало – внутрь ринулась толпа. Рядом с Митей мелькнул подкованный железом сапог, юноша ощутил чудовищной силы удар – будто паровоз врезался. И его накрыла толпа.
Из распахнутых окон дома загремели выстрелы.
Грохот у Мити в ушах стал оглушительным, перед глазами плеснуло красным. Он захрипел и умер.
И уже не видел, как фонари вокруг квартала вспыхнули совершенно нестерпимым светом.
Глава 56
Тайный план
– Оружие держать наготове! – Аркадий Меркулов, глава губернского Департамента полиции, погнал автоматон вдоль строя.
Он знал, как сейчас выглядит со стороны: заострившееся лицо, губы поджаты так сильно, что почти не видны. Воплощенная суровость. Любой, кто хорошо знал его, увидев это выражение, сразу понял бы, что он в ужасе. К счастью, настолько хорошо его знала разве что покойная жена.
С самого приезда в губернский город события неуклонно опережали его понимание дел. Он всегда словно бы оказывался на шаг позади. Сперва это даже не насторожило – все было логично: губерния жила своей жизнью. А его опыт говорил, что при поистине прискорбной общей слабости полицейской службы, особенно заметной в провинции, эта самая «собственная губернская жизнь» неизменно приобретала характер… неприятный. Чтоб не сказать – откровенно гнусный. При любой встряске местного общества гнусь лезла наружу, вскипая на поверхности мутной пеной мошенничеств, грабежей и едва прикрытых, а порой и вовсе неприкрытых убийств: от забитого пьяными купцами полового до заморенных родней наследников миллионных состояний. Ему даже на заговоры местного масштаба случалось натыкаться, особенно в губерниях приграничных, тесно связанных с контрабандой. Это из петербургских салонов целостность империи кажется незыблемой, ведь их завсегдатаи не привыкли мелочиться: что для них пара миллионов рублей или людей, да и подсчет верст эти господа полагают делом исключительно извозчичьим. Ну а личности не столь широко мыслящие знают, что на той же границе с Поднебесной, если ночью зазеваться, поутру можно и десятка деревень недосчитаться, не говоря уж о вещах более ценных, вроде золота, мехов или древесины.
Так что поднятые мертвяки в собственном поместье его не удивили вовсе, а если и заставили насторожиться, то разве что дерзким вмешательством в вотчину самой грозной из Великих Предков. Нападение виталийцев тоже не было чем-то из ряда вон: железо для варяжских находников и впрямь ценность, ради которой те многим могли рискнуть. А вот чудовищные убийства, затеянные, как потом стало ясно, лишь чтоб избавиться от порубежной стражи перед набегом, обеспокоили всерьез.
С этого мгновения было ясно, что заговор в губернии, несомненно, есть. И до приезда господ Меркуловых, отца и сына, он благополучно зрел и развивался при благодушном попустительстве, а может, и деятельном участии местных властей. Собственно, что полицмейстер замешан, коллежский советник Меркулов уверился чуть ли не сразу после знакомства, а вот в участии столь ненавистных сыну господ Лаппо-Данилевских имел сомнения. Нет, в заговоре они участвовали так или иначе, смущали лишь масштабы. Что бы ни мнили о себе Иван Яковлевич с сыном, но провинциальный помещик, известный тем, что регулярно обсчитывает своих работников – как вороватый приказчик глуповатую купчиху, – до мрачного гения злодейства и предательства все же недотягивал. По отдельности истории с поднятыми мертвецами или медведем-убийцей вполне помещались в рамки обычной человеческой жадности и бесчестности, но вместе вырисовывались в нечто большее, чем желание одного человека поправить свои дела. И сведения о том, что милейший Иван Яковлевич на самом деле стоит на грани разорения, а оттого готов на все, этой уверенности не поколебали. Лаппо-Данилевские годились на роль орудия, быть может доверенного и инициативного, но… за всем происходящим строился расчет более широкий и значимый, чем просто желание перехватить питерский заказ на железо.
Нынешние беспорядки тоже отлично укладывались в схему тайного плана. В самом походе местных жителей на своих еврейских соседей не было, увы, ничего необычного – после того как сам император явно показал, что не всех своих подданных он станет защищать в равной мере, такое случалось сплошь и рядом. И недовольство в губернии было, традиционно норовящее выплеснуться не на виновных, а на тех, кто ближе и не может себя защитить, и повод имелся, но… Все то же самое: сам по себе погром был обычен, в сочетании с цепочкой из восставших мертвецов, убийств и набега выглядел частью хорошо продуманного и разветвленного плана. Плана, о котором за прошедшие от приезда четыре месяца Аркадий Меркулов сумел узнать очень мало. Оставалось надеяться лишь, что план этот, составленный без расчета на его… и Митино появление, уже начал сбоить. И хоть что-то из происходящего не продуманная стратегия, а попытка наскоро залатать прорехи после провала.
И если разрушить и эту часть – например, не дать уничтожить големов и их «пастухов», – может, удастся рассыпать его весь,