И приходилось бежать и драться, но она хотя бы была не одна: когда все вокруг – враги, даже мерзкий соседский сынок кажется своим… А теперь он лежит и не двигается!
– Да очнись же ты! – Даринка размахнулась и залепила Мите по щеке.
Его голова безжизненно перекатилась, размазывая стекающую из-под волос кровь.
– Митя! – сдавленно всхлипнула Даринка, лихорадочно и бессмысленно дергая его шейный платок.
Наконец пальцы добрались до кожи на шее и зашарили в поисках бьющейся жилки. Пусть хоть слабенько, хоть чуть-чуть…
Грохнуло – выбитая дверь дома завалилась внутрь, и по ней полезли погромщики.
Жилки не чувствовалось.
– Вы что же… – прижимая грязную ладонь ко рту, прошептала младшая барышня Шабельская. – Вы… умерли, Митя?
Изнутри донесся такой пронзительный многоголосый крик, что Даринка рухнула на колени, обеими руками зажимая уши.
– Аааааа!
Рев мужских глоток. Крики, женские и детские, жуткий, сверлящий уши, отчаянный визг. Вопли – ярости, боли, торжества. И снова выстрелы. Рыча, как дикие звери, противники вцеплялись друг другу в глотки, дрались чем попало – штакетинами из забора, досками и кирпичами, лупили разряженными паробеллулами по головам или попросту сцеплялись врукопашную. Схватка кипела во дворе и в доме, а с улицы лезли все новые и новые рожи – страшные, красные, распаренные, орущие…
– Ах ты фетюкъ, собачий выкормыш, как ты мог меня тут бросить! Вставай сейчас же! Вставай, говорю! – Пыхтя от натуги, она принялась драть на Мите рубаху в поисках ран…
Грохот разлетевшегося о булыжники цветочного горшка, новый крик и взрыв ругани, густой, как деготь, и такой же черной, – через подоконник верхнего этажа перевесились сцепившиеся противники. Ветер взметнул серебристые волосы альва, и, прижавшись друг другу, как в самом страстном из объятий, они полетели следом за горшком. Хрясь! Захрустели кости, враги приложились о булыжники и наконец расцепились. Погромщик остался лежать, а альв, пошатываясь, приподнялся, чтобы тут же получить доской. Его швырнуло обратно наземь, он пополз, пытаясь убраться из-под ног сражающихся…
Ран на Мите не было, кроме глубокой ссадины на голове. Он просто – не дышал! Не дышал, и все!
Даринка почти запрыгнула ему на живот, сунула пальцы в рот и… со всей силы дернула за язык!
– Дыши же! Дыши!
– Ты что делаешь, ненормальная? – заорал над головой скрипучий голос, дохнуло запахом разрытой земли и тлена.
Даринка вскинула голову – над ней, вздернув вверх крылья, как атакующая птица, застыла… мара! Крылатая, зубастая и со щегольской тростью в когтистых лапах!
– Искусственное дыхание… – пробормотала Даринка. – По методу Лаборда…
– Туда! Туда альв поганый пополз, я видел! Бей нелюдя, люди! – заверещал противный бабий голос.
Альв валялся тут же, рядом, сейчас он почти утыкался Мите в спину, а из-под среброволосой головы расползалась лужа мерцающей слабыми искорками крови.
Раздался топот множества ног…
– Тут твари нелюдские! И ведьма с ними! Вона, паныча дохлого оседлала! Бей тварюку!
Во дворик верхом на автоматоне ворвался Ингвар, но обрадоваться Даринка не успела – его окружили со всех сторон, десятки рук потянулись выдернуть из седла…
Хлипкую будочку будто взрывом подбросило – она шатнулась под напором толпы, со страшным скрежетом покосилась и рухнула, рассыпаясь на доски. Толпа взвыла с азартом затравивших дичь псов… И ринулась на них!
Мара вскинула трость над головой и с воплем: «Блиииин!» – вонзила наконечник Мите в грудь.
Раздался пронзительный треск, и перуновы молнии брызнули во все стороны, пронзая разом и Митю, и Даринку, и мару, заплясали на луже крови и в волосах бесчувственного альва…
Даринка широко распахнула разом и глаза, и рот, не в силах вопить от пронзившей ее боли.
Лежащего под ней Митю выгнуло дугой.
Золотые молнии опутывали его сверкающей сетью, рассыпались искрами на коже, нестерпимо пылали в волосах и трепетали на ресницах…
А потом он шумно вздохнул… и открыл залитые сплошной, непроницаемой чернотой глаза.
* * *
Мир перед глазами тонул в золотом сиянии, и было бы оно поистине прекрасно, если бы не было так мучительно больно.
В ушах бесконечно тянулся протяжный и скрипучий, как несмазанный ворот колодца, вопль:
– Блииииииииинннннн!
Сквозь золото и терзающий глаза блеск медленно проступали темные фигуры, а потом сияние разом погасло, и он – увидел!
Увидел Даринку, сидящую у него на груди и… держащую его за язык!
– Ты-сто-делаес? – напрасно пытаясь освободиться от хватки неожиданно сильных пальцев, прошепелявил он.
Даринка взвизгнула и вихрем слетела с него.
Митя вскочил на ноги движением таким гибким и плавным, будто в теле его не было ни одной кости. Стряхнул с плеч изодранный сюртук – ну вот, еще один пропал! – а следом и жилет, оставшись лишь в штанах и сорочке, тоже драной, но… нагими мы приходим в этот мир, нагими уходим из него, а раз он пока намерен тут задержаться, следует соблюдать приличия. Попытался пригладить торчащие дыбом волосы – пальцы больно ужалило искрой. Митя охнул, по-детски сунул обожженные пальцы в рот… и расплылся в глупейшей улыбке.
Болит!
Он – живой! Живой! Запрокинул голову к солнцу и сильно, глубоко вздохнул! Кричать не хотелось. Говорить не было сил.
Сколько он так стоял – и сам не знал, но потом что-то звякнуло. Митя вздрогнул и огляделся, скользя внимательным взглядом по лежащему альву, замершей на четвереньках Даринке – та вдруг попыталась отползти, маре с его собственной тростью в лапах – смертевестница торопливо прикрылась крыльями и… склонилась в самом настоящем придворном реверансе. Как перед членом царского дома. Поглядел на Ингвара, которого уже наполовину выволокли из седла автоматона и… на замершую толпу. Плотную, густую, распаленную – и неподвижную!
– Мертвяк! – слабо вякнул всклокоченный мужик и звучно икнул.
– Ничего подобного, – с достоинством возразил Митя и прислушался к себе. – Разве что чуть-чуть… – Все же где-то внутри, то ли в желудке, то ли в костях, засело ощущение холода, и Митя совершенно точно знал, что теперь оно с ним навсегда. – Но чувствую себя… живее всех живых! – то ли толпу убеждая, то ли себя, добавил он.
Мара вдруг скрипуче хихикнула.
Из толпы винтом выкрутился хорошо запомнившийся за сегодняшний день тощий экзальтированный юноша, что был с Алешкой Лаппо-Данилевским, а следом, раздвигая людей, как крейсер – волну, двигался здоровенный мазурик.
– Как есть мертвяк! – надсаживая глотку, заорал он, тыча в Митю пальцем. – Жиды мертвяка подняли! Бей иии… – Кликушечный вопль оборвался резким коротким стуком.
На крикуна упало ведро. Ярко окрашенное пожарное ведро, примерно на треть заполненное мерцающим – то непроницаемо черным, а то слепяще-белым – песком. Крикун сложился пополам, как портновский аршин, и ткнулся носом в булыжники.
Митя протянул руку и вынул из пустоты… пожарный топор с крюком на другом конце. Поглядел на него страдальческим взглядом: что будут думать о нем его потомки, все последующие поколения Кровных Князей Меркуловых, чьим родовым оружием, приходящим к члену рода везде и всегда, будут… пожарный топор и ведро! Ведро! Какая вульгарность! И не изменишь ведь ничего! Он в расстройстве махнул топором…
Голова бугая мячом хлопнулась оземь, а из шеи вверх ударила кровавая струя. Митя поискал платок, не нашел и обтер капли крови со щеки кончиками пальцев. Совсем так скоро опроститься! И сказал брезгливо:
– Пошли вон отсюда!
Толпа не шевельнулась, и тогда он… не закричал, а наоборот, понизил голос до шепота:
– Вон, я сказал!
В толпе глухо, протяжно застонали… а потом она вся дружно заорала. Каждый человек. И, завывая от ужаса, ринулась вон с