«Как сейчас. Как меня», – подумал Митя.
Поднявшегося на колени альва ударили обломком доски. Его швырнуло вперед, будто им играли в лапту. Альв рухнул на булыжники двора, и тут же по нему перекатился клубок из сцепившихся тел.
– Кощ всегда считал, что он старший, потому что родился первым. А старший должен заботиться о младшем. И когда Крук упал, Кощ накрыл его собой, руки-ноги растопырил, спину выгнул… Копье пробило ему спину, но не дотянулось до брата. На Крука хлынула Кощева кровь, а потом и сам он рухнул брату на грудь, и тогда… Крук содрогнулся всем телом и… вздохнул. Встал и открыл глаза, – монотонным голосом повторил Митя, не отрывая глаз от ползущего по булыжникам альва. Тот еще цеплялся ногтями, подтягивая непослушное тело, и слепо запрокидывал будто красным платком накрытое лицо.
– Ты просил эту сказку раз за разом, – блекло улыбнулась она. – Всегда так радовался, когда Крук вставал…
– А я спрашивал, что сталось с Кощем? – все тем же монотонным голосом спросил Митя. Она не ответила, да он на самом деле и не ждал ответа. Теперь он помнил, что не спрашивал никогда. Ему, маленькому, для счастливого конца хватало пробуждения Крука. – Кощ – это ведь Кощей? Бессмертный Лич?
Альв полз, ладонями и локтями подтаскивая за собой непослушное тело…
– А Крук – мой смертный сын, Истинный Князь, предок и родоначальник всех Моранычей, – кивнула она. – Он прожил долгую жизнь, очищая мир от нежити. Прежде чем вернулся туда, откуда его выдернул брат. Ко мне. Кощ… Он спас брату жизнь. – Митя вдруг увидел, как в уголках ее глаз блеснули… слезы! Смерть… плакала! – А вот ему помочь уже никто не смог, – прошептала Морана и ладонями обняла Митино лицо. Наклонилась и… поцеловала его в лоб.
– Я… Я вспомнил! – выдохнул он. – В детстве ты… ты меня никогда не целовала!
– Потому что поцелованный Смертью – это вовсе не метафора, – грустно улыбнулась она.
Боль в висках отпускала… сменяясь ощущением онемения и… накатывающего равнодушия. Наверное, ему следовало… как это называется? Переживать? Волноваться? Бояться? Но он вдруг перестал понимать, что означают все эти чувства. Его заполняло спокойное, холодное… уютное безразличие.
– Станешь ты живым или не-мертвым сыном Мораны, – зашелестел у виска ее ледяной шепот, – зависит от того, будет ли кому тебе помочь. И сумеют ли они… – Она заставила его повернуть голову, почти вжимая лицом в стекло.
Последним усилием, как смертельно раненный зверь, альв подтащил себя к единственному укрытию – к той самой будочке, за которой пряталась Даринка. И окончательно замер, ткнувшись окровавленным лицом… в такое же неподвижное тело. Его, Мити, тело.
На миг он увидел Даринку, сидящую у него на груди. Ее вскинутая рука впечаталась ему в щеку, его голова безжизненно мотнулась, перекатившись по растекающейся из-под неподвижного альва крови.
– Тебе следовало меня предупредить, – со все больше захлестывающим его безразличием разглядывая собственное тело, обронил он. – Я бы позаботился о правильных друзьях. Подкупил. Или привязал. Заставил… объяснил, что делать…
Она посмотрела на него своими жуткими глазищами – только ему больше не было страшно. Мертвому ли бояться смерти? Смешно… было бы, если бы он помнил, как это – смеяться.
– С каких это пор смерть дает подсказки, как выжить? – Она насмешливо приподняла одну бровь… и он вдруг ощутил легкий укол зависти: вот настолько выразительно у него никогда не выходило. Могла бы и научить. А сейчас поздно – учиться могут живые, мертвецам ничто новое не доступно.
Она подождала мгновение и, хмыкнув, снова повернулась к стеклу. Там мелькнуло что-то странное… Очень странное!
Митя почувствовал, как окутавший его ледяной кокон безразличия вдруг… треснул.
Из распахнутого окна мансарды выпрыгнул… паук? Огромный, как блюдо, и пушистый, как… как кот! Его многочисленные глаза сверкали, будто драгоценные камни, черные, покрытые волосками лапки непрерывно шевелились, а следом тянулась тонкая белая нить. Паук свалился спиной на дерущихся, отскочил, как мячик, подлетел вверх, упал снова… и повис, будто пес, вцепившись внушительными жвалами в руку одного из погромщиков. Сверху из мансарды один за другим сыпались новые пауки. Разворачиваясь, вылетела еще одна штука белоснежного шелка. На миг ткань словно зависла в воздухе, переливаясь в пронзивших ее насквозь солнечных лучах.
В этот миг тишина разом кончилась, потому что Митя сперва сдавленно пискнул, а потом во всю глотку заорал:
– Это что, это – альвийские пауки?! А это – альвийский шелк?! Они топчутся на альвийском шелке?!
Плавно и замедленно передвигающиеся за стеклом фигуры сперва застыли в неподвижности, а потом сюда, в комнату за стеклом, вдруг хлынули вопли, шум, ругань, гвалт, и события стремительно сорвались вскачь.
Пауки рванули во все стороны, прыгая по спинам, плечам и головам, цепляясь суставчатыми ногами и впиваясь жвалами во что подвернется.
Яростно сражающиеся противники расцепились и с воплями ужаса дружно заметались по двору, уворачиваясь от сыплющихся со всех сторон укусов.
Сапоги и башмаки безжалостно топтали развернувшиеся рулоны ткани, Митя заорал пуще и всем телом ударился в стекло.
Во двор, неистово подгоняя Митин автоматон, ворвался… Ингвар!
Даринка выскочила из своего убежища и отчаянно замахала над головой руками, призывая на помощь.
Сверху спикировала рыжая мара. Окутавшись крыльями, припала на одно колено. К груди она прижимала брошенную Митей трость – утренний отцовский подарок!
Даринка нырнула обратно за угол.
Мара выпрямилась и, оскалив желтые клыки, рявкнула на погромщика. Тот шарахнулся назад, врезался в паука, получил укус, заорал… Сшибая всех встречных крыльями, мара рванула за будочку…
Завидевший ее Ингвар дернул рычаг, и автоматон помчался через двор, отрезая погромщиков от Даринкиного убежища…
Прямиком по шелку помчался!
От Митиного вопля разделяющее их стекло выгнулось, как надутый ветром парус, и… лопнуло.
Острая боль вспыхнула в груди, в затылке и почему-то… в языке? Его выгнуло дугой, а вокруг заплясали золотые перуновы молнии. И он еще успел услышать возглас Мораны… мамы:
– Вот этого я не ждала! – А потом уже затихающее: – Я забыла – я же тебе подарок на день…
И в уши его ворвался совсем другой крик…
Глава 58
Мертвый и живой
– Что же делать? Что делать, что… – Даринка и сама не замечала, как бормочет, волоча Митю в укрытие.
Обмякшее тело было тяжелым, каблуки ботинок скребли по булыжникам, так и норовили за что-нибудь зацепиться. Собственных рук она не чувствовала, но остановиться даже мысли не было! Еще рывок, она втащила Митю под прикрытие дворовой будочки, сама рухнула рядом на четвереньки и выглянула из-за угла. Тут же метнулась обратно, одной рукой зажимая себе рот, а другой мелко крестясь.
«Господи Боже, Дева Мария, Жива-Мать, что же это?»
С грохотом рухнули выбитые ворота, и толпа погромщиков с ревом ринулась во двор.
Бабах-баба-бабах! Загрохотали паробеллумы из окон, и двор затянуло клубами пара.
– Бей-убивай!
Толпа откликнулась совершенно звериным ревом, и в дверь дома принялись бить тяжелым.
Даринка почти свалилась Мите на грудь, ухватила его за лацканы сюртука и отчаянно затрясла:
– Очнись! Очнись, слышишь! Останови это, ты можешь, ты мертвяков упокоивал и варягов убивал, я видела, ну что же ты лежишь, вставай!
Никогда еще ей не было так страшно. В степи она стречалась с бродячими мертвяками – они были хищные, быстрые, но… мертвые, а оттого безмозглые, не им тягаться с ведьмой. Под прикрытием морока бежала через захваченный варягами город –