Однако возвращение Лейстер как выдающейся художницы по-прежнему подвержено всем превратностям интерпретации. Некоторые критики сочли необходимым напомнить своим читателям, что она, в конце концов, была женщиной. Хофрихтер отмечает, что в 1928 году Роберт Дейнджерс предположил, что Лейстер была любовницей Рембрандта (потом это предположение перекочевало в некоторые популярные исторические тексты); другие говорили о любовой связи с Франсом Халсом, чему нет никаких доказательств. Вальтер Лидтке в своем обзоре ее работ с выставки 1993 года, цитируя каталог, утверждает, что: «Слава Лейстер закатилась в некотором смысле не без ее воли, учитывая, что за свою карьеру, продолжавшуюся семь лет, она „действовала решительно и смогла пробиться на этот [харлемский] закрытый и взыскательный рынок, подражая своим современникам Франсу Халсу, Дирку Халсу и Яну Менсе Моленару в надежде добиться некоторого признания“». Отказ исследовать реальные обстоятельства творчества Лейстер приводят лишь к измышлениям о том, что репутация, которую она в конце концов приобрела, на самом деле не была заслуженной.
[5] Юдит Лейстер. Веселый выпивоха. 1629
Работы Лейстер, хотя и написаны в манере Халса, не повторяют его. Тем не менее легкость, с которой они продавались как его картины на рынке, жаждавшем Халса по любой цене, служит трезвым предупреждением историкам искусства, считающим, что женские работы явно уступают мужским. «Некоторые художницы подражали Франсу Халсу, — писал Джеймс Лейвер в 1964 году, — но энергичные мазки мастера были им не по силам. Достаточно взглянуть на работы такой художницы, как Юдит Лейстер, чтобы увидеть слабость женской руки». И всё же многие смотрели и не видели. Случай с Юдит Лейстер неопровержимо доказывает, что способность видеть определяется корыстью, желанием и ожиданиями.
Прямая связь между тем, что мы видим, и тем, что ожидаем увидеть, особенно ярко проявилась в случае с тремя хорошо известными «Давидами» в коллекциях американских музеев. «Рисующая молодая женщина» (1801) была куплена как картина Давида музеем Метрополитен в 1951 году за 200 000 долларов, согласно условиям завещания. В 1952 году Коллекция Фрика приобрела «Портрет Антонио Бруни» (1804) через Knoedler & Co., а в 1943 году Художественный музей Фогга при Гарвардском университете купил по завещанию «Портрет Дублина-Торнелла» (ок. 1799). Считалось, что все три картины принадлежат кисти Давида.
Жак-Луи Давид, летописец революции и художник императора Наполеона, был выдающимся французским живописцем, работавшим с 1780-х годов до своего изгнания в 1816 году. В первые годы XIX века, когда реформы, инициированные революцией, открыли салоны, где свободно могли выставлять свои работы женщины-художники (их число резко выросло с двадцати восьми в 1801 году до шестидесяти семи в 1822-м), Давид, будучи известным педагогом, сыграл немаловажную роль в обучении женщин и развитии их талантов. Более того, он поощрял своих учениц писать не только портреты, но и картины на исторические темы и регулярно выставлять их в Салоне. Опубликованный Жоржем Вильденштейном полный список портретов, выставлявшихся в Парижском салоне с 1800 по 1826 год, существенно помог разобраться в изобилии портретов, выполненных в стиле Давида. Он непосредственно способствовал реатрибуции в 1951 году «Рисующей молодой женщины» (впоследствии получившей название «Портрет мадемуазель Шарлотты дю Валь д’Онь») как картины Констанс Мари Шарпантье, «Портрета Антонио Бруни» в 1962 году — Сезарины Давен-Мирво, а «Портрета Дублина-Турнеля» в 1971 году — Аделаиды Лабиль-Гиар. Все три женщины были последовательницами или ученицами Давида, и их портреты, как и вдохновлявшие их работы Давида, отличает мощное присутствие натуры на непритязательном, часто темном фоне, четкость форм, академическое совершенство и открытый характер. Эти три выдающихся образца портретной живописи конца XVIII века должны побудить искусствоведов исследовать роль Давида как наставника женщин.
При установлении авторства менее известных художников нередко делается вывод, что их произведения искусства «просто не соответствуют высоким техническим критериям» Мастера. Изменение языка, как правило, сопровождающее реатрибуцию, когда речь идет о гендере, — это лишь один из аспектов более масштабной проблемы. История искусства никогда не отделяла вопрос художественного стиля от гендерных различий. Дискуссии о стиле неизменно ведутся с точки зрения мужественности или женственности. Анализ картин изобилует ссылками на «мужественное» обращение с формой или «женственную» манеру. Противопоставление «женоподобного» и «героического» прослеживается в классических текстах, таких как «От Давида до Делакруа» Вальтера Фридлендера, где оно используется для подчеркивания эстетических различий между стилями рококо и неоклассицизма. Такие гендерные аналогии затрудняют визуализацию различий в технике живописи без обращения к различиям пола. Случай с «Рисующей молодой женщиной» — наглядный пример того, как ожидания в отношении пола влияют на «объективный» взгляд и качественную оценку.
[6] Мари-Дениз Вильер. Рисующая молодая женщина. 1801
Андре Моруа, хотя и не был искусствоведом, считал, что картина в Метрополитен — «идеальное, незабываемое полотно». Сам музей назвал эту работу образцом «строгого вкуса своего времени». Еще в 1951 году Чарлз Стерлинг, отрицая авторство Давида, указывал на «нежную обработку кожи и тканей» и то, что «общему выражению не хватает правильности». Наконец, он полностью отказал картине в ее былой ценности: «Ее поэзия скорее литературна, чем пластична, ее неоспоримое очарование и умело скрытые недостатки, тысячи тонких ухищрений, из которых состоит весь ее ансамбль — всё это обнаруживает женскую душу». Предположение, будто пол художника каким-то образом запечатлен в произведении, лежит в основе многих искусствоведческих работ, посвященных творчеству как мужчин, так и женщин. С 1951 года картина «Рисующая молодая женщина» претерпела целый ряд реатрибуций — ее авторство приписывали разным художникам, начиная с Франсуа Жерара и Пьера Жофрена и заканчивая Мари-Дениз Вильер. Сегодня считается, что эта картина принадлежит кисти Вильер (Франция, 1774–1821), ученицы Жироде. Критические аргументы в пользу упомянутых выше реатрибуций также указывают на опасность формальных характеристик, присваиваемых произведениям искусства исходя из предположений о гендере художника.
[7] Аделаида Лабиль-Гиар. Портрет Дублина-Торнелла. Ок. 1799
Случаи с Мариеттой Робусти, Юдит Лейстер и «Давидами» показывают, как сильно современные представления влияют на эстетическую оценку произведений искусства. То, что в крупных музейных коллекциях есть ложноатрибутированные работы этих и других женщин-художников, бросает вызов поверхностным суждениям о «качестве» картины. Приводя в пример таких, как Констанс Мари Шарпантье, искусствоведы-феминистки постоянно разоблачали гендерную предвзятость языка искусствознания. Слово «художник» подразумевает мужчину, если только не оговаривается, что речь идет о женщине. Можно феминизировать понятие «старые мастера», как это сделали Элизабет Браун и Энн Габхарт на выставке женщин-художников в 1972 году в Художественном музее Уолтерса в Балтиморе, но это превращает изначально авторитарную позицию в сексуализированный каламбур.
На протяжении всей истории западного искусства мы видим тенденцию представлять женщину-художника как нечто экзотическое, из ряда вон выходящее, а затем, как это ни парадоксально, использовать ее уникальный статус для того, чтобы принизить ее достижения. Ее положение