– Люди когда-нибудь побеждали?
– Кажется, нет. По крайней мере, в книгах мне упоминания о победах не попадались.
– В детстве я мечтала полетать на драконе. Подружиться с ним. Пусть бы он поднял меня в небо и унес прочь из Ванайев. От всех, кого я знала. И от всего. Я выдумывала в подробностях, как он будет мне повиноваться и как я смогу делать все, что захочу. А потом… – Китрин, засмеявшись, покачала головой, хотя никто этого сейчас не видел.
– Что? – спросил Гедер.
– А потом оказалось, что дракон – это деньги. Монеты, контракты, ссуды – вот что позволило мне летать. Кто бы подумал, что именно это я и подразумевала, мечтая о драконах…
– Вполне возможно, – согласился Гедер. – То есть я хочу сказать, что дело и не в золоте. Драконы, золото, военные походы с войском за спиной и с венцом на голове – это одно и то же. Власть. Вам хотелось власти.
Китрин на мгновение задумалась.
– А вам хотелось власти? – спросила она.
– Да, – ответил Гедер, и Китрин услышала, как он чуть шевельнулся, сидя на земле. – Я хотел, чтобы все, кто надо мной смеялся, за это помучились. Ответили за все унижения.
– А теперь, обладая властью, вы живете в развалинах, провонявших кошачьей мочой, и едите то, что наскребет для вас актерская труппа, – перечислила Китрин. – Кажется, план не очень-то удался.
– Это не унижение.
– Разве нет?
– Нет, ведь вы здесь. Да и конец еще не наступил. Мы выживем. И те, кто все затеял, за это поплатятся, – произнес Гедер спокойно и уверенно. Он не хвастал, просто говорил что думал. – А что у вас был за спутник? В некрополе?
– Сын Комме Медеана, – ответила Китрин, хлебнув вина. – Мне кажется, Комме приходится непросто. Создать банк из мелкой лавки, основанной его дедом, и расширить его до огромной сети, покрывающей весь мир. Ну, немалую часть мира. А потом понять, что сын ничего не смыслит в делах.
Гедер засмеялся – тепло, сочно и до странности жестоко, будто радуясь мимолетному оскорблению в адрес Лауро.
– Впрочем, дочь у него умная, – продолжала Китрин. – Жена Паэрина Кларка. Если Комме захочет, чтобы банк продержался больше одного поколения, он оставит его дочери.
Послышался легкий шорох – возвращался принц. По полу застучала россыпь камешков.
– Как там снаружи? – спросил Гедер.
– Светло, – сообщил Астер. – Я слышал мужские голоса на дороге. Сердитые.
– Тебя видели? – на миг раньше, чем Китрин, спросил Гедер.
– Нет, конечно, – смеющимся голосом ответил Астер. – Я повелитель призраков! Меня никто не видит!
Ночь выдалась прохладнее обычного, впрочем на Астере это никак не сказалось: во сне он дышал по-всегдашнему глубоко и ровно. Вино слегка притупило тревогу Китрин, однако выпитого оказалось недостаточно. Она помнила, что на полу не так далеко лежит последний бурдюк, и раздумывала, не отыскать ли его. Однако само наличие желания говорило о том, что поддаваться нельзя.
Китрин знала, что сочетание страха с вынужденной неподвижностью кончается тягой к хмельному. Если взглянуть правде в глаза, в эти темные ночи с Астером и Гедером разок-другой вино слишком уж притупило чувства во вред делу. Впрочем, бессонница – тоже не лучший способ оставаться бдительной и сосредоточенной. Где-то между этими крайностями лежит приемлемая середина – возможность успокоить нервы, не расслабляясь чрезмерно. Китрин совсем не хотелось в старости походить на тощих мутноглазых пьянчуг, ютящихся в харчевнях. Она понимала, что способна на большее, и поэтому лежала рядом с Гедером в темноте, не пытаясь тянуться за бурдюком.
Гедер перевернулся на бок, его рука упала поперек ее живота, голова ткнулась куда-то между ее плечом и полом. От него хотя бы исходило тепло, а что дыхание несвежее, так у нее не лучше. По вздохам она поняла, что он только притворяется спящим, и улыбнулась. Долго же он набирался храбрости… Она совсем не удивилась, когда его ладонь легла ей на грудь.
Китрин закрыла глаза, пытаясь понять, что делать. Вернее, понять, чего она хочет. Астера, судя по опыту, не способны разбудить ни многочасовые разговоры при свече, ни даже смех. А вот существует ли этикет постельных отношений с королем? Или с лордом-регентом, не важно. Реши она отказать – скорее всего, отказ будет воспринят милостиво и последуют извинения. По крайней мере, такого можно ожидать от Гедера. Если же он предпочтет действовать как лорд-регент Паллиако, то неизвестно, чем кончится. Разумеется, было интересно узнать, какую роль он предпочтет, однако цена такого любопытства может оказаться не самой приятной.
Она вдруг заметила – будто чужим взглядом со стороны, – что ее дыхание участилось, стало неглубоким. Странно. И прикидываться спящей теперь, увы, не получится. Неужели ее влечет к Гедеру? Невозможно. Или возможно? Любовник у нее был лишь один, и она помнила, что тело откликалось на его прикосновения так же. Ну, почти так же. Она заставила разум отстраниться и сознательным усилием прислушалась к себе. По телу, к ее удивлению, разливались тяжесть и тепло. Рука Гедера сдвинулась, пальцы осторожно прижались к животу и медленно скользнули ниже. Вместо неловкости и замешательства ее вдруг взяло нетерпение – к чему такая нерешительность? Уж либо да, либо нет, колебаться на краю – недостойно. Он что, собирается делать вид, будто рука попала туда сама собой? «Ах, как она здесь очутилась?»
У нее вдруг вырвался смешок – низкий и хрипловатый. Гедер мгновенно застыл, как те кошки, что крадутся мимо в темноте и вдруг замирают от страха.
Зря все затеялось. Как ни посмотри, то был ненужный, опасный, страшно неловкий порыв, и по-хорошему стоило бы повернуться лицом к лицу, сказать все напрямую и попытаться спасти хотя бы остатки того, что общими усилиями довели почти до катастрофы. Китрин пошевелилась, тело предательски льнуло к руке Гедера. Она разомкнула губы, пытаясь заговорить, но ее что-то отвлекло – и она его поцеловала.
«Ну и ну, – пронеслось у нее в голове, пока Гедер отходил от изумления и прижимался к ней раскрывшимися губами. – Вот это исправили дело».
Руки Гедера рванулись к ней, дыхание его стало неровным, по телу прошла дрожь.
– Я никогда… – прошептал он. – Я не знаю…
– Ничего, – ответила она. – Я знаю.
* * *
– Китрин!
Шепот походил на звук разрываемой бумаги. Китрин с трудом вынырнула из сна – такого глубокого, что не сразу вспомнилось, где она лежит и почему темно, если глаза открыты.
– Гедер? – спросила она.
– Китрин, это я!
Не Гедер. И не Астер.
– Шершень?
– У вас свеча тут есть? – спросил актер. – На дворе почти полдень, я и не подумал с собой взять.
– Нет, – ответила она, садясь.
О