– Ты правда думаешь, что она ему навредит? – с сомнением спросил Жюстиньен.
Он видел, что сотворила эта девочка, но не мог себе представить, чтобы она злоупотребила своим даром и применила заклинания против невинного человека.
– Не намеренно, – признал ботаник. – Но я боюсь, что однажды она не совладает с собой… Короче…
Жюстиньен насторожился. Молчание и невысказанные мысли Венёра сказали ему больше, чем его слова. Знал ли ботаник или хотя бы подозревал, на что способна Пенни? Где-то вдалеке завыл волк. Жюстиньен вздрогнул. Вот уже несколько дней они не слышали волков.
– Сколько у нас осталось патронов? – забеспокоился он.
Венёр задумался:
– У меня должна быть дюжина, у Мари чуть больше. А у тебя?
– Семь, я в прошлый раз посчитал, – ответил, нахмурившись, Жюстиньен.
Ему бы хотелось большего. Ему хотелось бы многого. Прежде всего, никогда не покидать Париж.
Каждую ночь во снах незнакомец с покрытым солью лицом преследовал Жюстиньена. Каждую ночь морские птицы наблюдали за ними, а он тщетно пытался содрать белую корку с лица мертвого. Когда он просыпался, кончики его пальцев были красными и опухшими. До крови оставалось совсем немного, как и во сне. Мир сновидений Жюстиньена вторгался в его повседневную жизнь, как это случилось до него с пастором. Он боялся сна и в то же время ждал его. Каждую ночь во время своего бдения он с большим трудом расшифровывал записи в Библии. Нервные каракули на полях заходили на притчи Нового Завета и описания кар, обещанных грешникам. Слова, написанные графитовым карандашом, позаимствованным у Венёра, были местами размыты, автор размазывал записи большим пальцем.
Признания лесного бегуна и марсового стали для Жюстиньена настоящей головоломкой, загадкой, состоящей из мистических отсылок, дат и фактов. Однако, проявив терпение, он постепенно смог восстановить историю. «Все виновны», – сказал пастор. Здесь все были виновны, и многие знали друг друга. Почти двадцать лет назад Жонас, тогда простой матрос, отправил в район озера двух своих товарищей, больных тифом, за довольно крупную сумму. Почти двадцать лет назад охотник Франсуа Солье из Бобассена привез с побережья Атлантического океана моряков, больных тифом, чтобы избавиться от алгонкинского племени. Это была мрачная история об охотничьих территориях и, конечно же, о пушнине. Франсуа и Жонас в то время еще не встречались, каждый не ведал об имени другого, они знали только имя посредника, курировавшего сделку. Однако двадцать лет спустя вместе потерпели кораблекрушение и оба выжили. Пастор, пока еще был жив, говорил о совпадениях, слишком сильных, чтобы стать простой случайностью. Даже здесь, в Ньюфаундленде, лесной бегун Франсуа и марсовой Жонас не обнаружили связи, объединявшей их обоих. Только пастор знал. Пастор и, возможно, их убийца. Пенни? Нет, Пенитанс двадцать лет назад даже не родилась. У нее не было бы причин мстить двум мужчинам. С каждой ночью, с каждым ночным бдением по мере чтения записей Эфраима в голове молодого дворянина зрела новая гипотеза, не очень утешительная. Что, если убийц было несколько?
Как только эта мысль оформилась, пути назад уже не было. Как цветок, намокший под дождем, как бордовые венчики саррацении, из которых Пенни плела венки, как бледные лишайники, облепившие северный лес, эта идея постоянно раскрывалась в и без того разгоряченном мозгу де Салера. Она находила все более отдаленные последствия. Что, если все они были убийцами, кроме него? Ему казалось, он открыл глаза на всех, включая Габриэля с его долгим молчанием, отсутствующим выражением лица и почти религиозной преданностью Пенитанс. Пенни и ее языческие украшения, Венёр, скрывающийся за темными очками, и Мари-путешественница… Иногда по вечерам Жюстиньен с абсолютной уверенностью убеждался, что все они прибыли сюда по одной и той же причине. Они все были хищниками.
Вероятнее всего, лесного бегуна и марсового убила Мари. К племени алгонкинов, которое, вероятно, стало жертвой этих двоих, несомненно, принадлежала ее мать. Это также объясняет, почему она мало знает о ней. Убийство Берроу, английского офицера, также может быть связано с путешественницей, ведь это был очень точный выстрел между глаз. Однако в этом конкретном случае связь между ними не видна. В Библии Эфраима есть только одно упоминание о «красном мундире», и оно более загадочно, чем упоминание о Франсуа и Жонасе. Новая рубашка, пара сапог в хорошем состоянии и горячая еда. Какой вывод мог сделать Жюстиньен из этого? Никто не станет мстить мужчине из-за новой рубашки, сапог, которых больше нет, и тарелки рагу.
Однажды утром, на рассвете, когда пришла очередь Жюстиньена спать, он услышал спор между Мари и Венёром. Судя по их напряженным голосам, препирательство было очень ожесточенным. К сожалению, они говорили слишком тихо, чтобы молодой дворянин мог разобрать слова. Позже он попытался расспросить ботаника, а затем путешественницу, но безуспешно.
17
Моросящий дождь преследовал их отныне повсюду. Изморось шла за ними по пятам, как будто была отдельной сущностью. Проклятье. Все виновны, сказал пастор. Все они были виновны, а Жюстиньен слишком поспешно защищал себя, когда говорил с Венёром. На самом деле он был не менее виновен, чем ботаник. Воспоминания всплывали, как крысы, погибшие во время разлива Сены. Конец мая, его последняя весна в Париже, в последние дни восстания, которое залило город кровью. Избитый толпой, Жюстиньен укрылся в частном особняке своего последнего покровителя, старого прожигателя жизни, о долгах которого он еще не подозревал. Большинство слуг уже покинули это место. Хозяин больше никого не принимал. Жюстиньен наивно полагал, что это произошло из-за внешних неприятностей, а не из-за финансовых проблем.
Резиденция, старая и респектабельная, хоть и не в идеальном состоянии, располагалась на тихой окраине, в конце тенистого внутреннего двора на малолюдной улице. Жюстиньену нравилось ее ветхое очарование, и он никогда не обращал внимания на грязь, которая проникала под позолоту. В те известные майские дни здание напоминало корабль-призрак, и его спокойствие лишь слегка нарушалось присутствием слишком худой молодой горничной и престарелого разнорабочего. Мыши бегали по заброшенным кухням средь бела дня. Жюстиньен перестал одеваться и проводил дни в ночной рубашке и засаленном османском халате, сползавшем с плеч. Город погрузился в хаос, но во внутреннем дворе можно было услышать разве что несколько разрозненных криков из толпы, которая изредка, где-то в стороне, проходила мимо. Время тянулось в странной неторопливости, и она могла бы казаться приятной, если бы не