— Я покрепче вас вместе взятых буду, — возразил старичок. — Нагрузки меня не пугают.
— Что вы, папаша, ей-богу? Смерти ищете? — хмуро произнёс другой офицер. — Жену бы лучше пожалели. У неё и так горе, а тут ещё вы…
— Супруга у меня женщина понимающая. Сама в путь благословила. Никогда ещё Авиновы не отсиживались у бабьих юбок!
— Авиновы? — удивлённо воскликнул Алексей и обратил на себя внимание всей группы. — Я прошу прощения, — он смутился своей бестактности, — просто знал двух братьев Авиновых — Александра и Сергея. Мы в Варшаве вместе находились.
— То сыны мои, — сказал старичок. — Сашка и Серёжка. Служили в третьем гренадерском батальоне. Знаете, что с ними поляки сделали?
Старичок снова обернулся к офицерам и посмотрел на них строго. Двое отвели взгляды, лишь один хмуро произнёс:
— Перебили всех… Прямо во время богослужения.
— Вот! И не говорите мне про возраст! Мой отцовский долг велит за сынов отомстить! Иначе не будет мне покоя ни на том свете, ни на этом.
— Так вы отец братьев Авиновых? — Алексей с недоверием рассматривал щуплого старичка. Совсем не таким представлял он их родителя, рисуя в воображении грозного широкоплечего мужчину. — Они вас часто вспоминали. Мы были друзьями, — пояснил он в ответ на вопросительный взгляд. — Поверить не могу, что их вот так подло, безоружных…
Алексей махнул рукой и замолчал. Старичок подошёл к нему совсем близко и спросил дрогнувшим голосом:
— Так ты друг Сашки и Серёжки?
Громов кивнул. Старичок вдруг порывисто обнял его, потом отстранился, держа руки на плечах Алексея:
— Знать, хороший ты человек. Мои бы ребята с плохими дружбу не водили. Помоги мне… Как звать-то тебя?
— Громов Алексей Захарович.
— Помоги мне, Алексей Захарович, встать в строй и самолично поквитаться за души загубленных сынов.
Алексей окинул взглядом притихших офицеров, отца Авиновых, посмотрел на смирно стоящую кобылку.
— А звание у вас есть какое-то? Служили где?
— Не имел чести, и звание у меня самое обычное, помещичье.
— Но на лошади хорошо держитесь? Сможете скакать и рубиться?
— Да я с пяти годков в седле! — воскликнул старичок, тут же лихо вскочил на кобылу и пустил её вскачь, рванув с места в карьер. Сделал кружок, перешёл на галоп и резко остановился, разбросав в стороны комья земли. Держался он действительно молодцом, небольшой рост позволял ему буквально слиться со спиной и шеей лошади, и Алексей невольно подумал, что под шальную пулю старичок точно не попадёт.
— Хорошо. Я попрошу, чтобы вас зачислили в мою роту рядовым. Если конечно вы согласны воевать под командованием человека намного вас младше.
— Согласен воевать под любым командиром, а плечом к плечу с другом моих сыновей — сочту за честь, — старичок расплылся в улыбке. — Лишь бы дойти до Варшавы.
Делая упор на обстоятельства, приведшие Авинова в Польшу, Алексею удалось уговорить вышестоящее начальство, и Андрей Петрович (так звали отца братьев) стал рядовым кавалеристом. Несмотря на большую разницу в возрасте, пятидесятивосьмилетний Авинов хорошо сошёлся с другими бойцами и своим рвением вызвал у них большое уважение. Всё время, пока стояли в Бресте, он обучался командам и владению оружием, удивляя всех энергией, бьющей через край. Казалось, что возраст не властен над этим сухоньким седым мужчиной. И только Алексей пару раз замечал, как поздно вечером, найдя уединённое место, Андрей Петрович без сил валился на землю и со стоном растирал разболевшееся, уставшее за день тело.
Вскоре пришло известие о разгроме Ферзеном Костюшко и взятии генералиссимуса в плен. Суворов решил воспользоваться смятением поляков, потерявшим своего предводителя, и 7 октября выдвинулся из Бреста на Варшаву. Параллельным курсом к столице Польши шли войска Дерфельдена. У небольшого городка под названием Станиславов Суворов снова остановился, дожидаясь приближающийся корпус Ферзена.
Пожалуй, нет для войска большего воодушевления и лучшего подъёма боевого духа, чем разгром врага. После битвы при Мацеёвице корпус Ферзена, не тратя время на отдых, продолжил путь на соединение с Суворовым. Вигель почти не чувствовал усталости, когда они наконец-то подошли к Станиславову, где их приветствовали русские полки, прошедшие сотни вёрст за великим полководцем. У Вигеля даже слёзы выступили, когда он увидел своих, словно из дальних странствий вернулся в Россию-матушку. Только солдаты знают всю радость встречи при соединении боевых частей. На суровых лицах расцветают улыбки, в сердцах становится тепло от крепких дружеских объятий, у костров под походную кашу звучат песни, солдатские байки и взрывы хохота. Про бегство врага слушать — одно удовольствие. Пехотинцам Суворова и пехотинцам из корпуса Ферзена было чем поделиться. Как обычно нашлись рассказчики-балагуры, умеющие приукрасить поражение противника острым словцом, и солдаты гоготали, хлопая себя по бокам. Но веселье быстро сошло на нет, когда начали поминать погибших товарищей. Потом заговорили о кровавой заутрене Страстного четверга, и лица снова посуровели. Тем, кто пришёл с Ферзеном, было что рассказать. Вигеля несколько раз заставили в подробностях вспоминать о том дне, когда ему удалось вырваться из Варшавы. Он снова и снова проходил через этот кошмар, видел на улицах растерзанных офицеров, перед глазами проносились искажённые ненавистью лица. Слушатели бросали тихие реплики сквозь стиснутые зубы, и в их словах не было жалости и пощады к тем, кто убивал безоружных товарищей. Ночь опустилась на Станиславов, но солдаты до самого утра не ложились спать, и командиры их не трогали, понимая, как им важно наговориться перед грядущими совместными боями.
Ночи в середине октября уже стояли холодные. Под утро Громов, задремавший у костра, замёрз и больше заснуть не смог. Дождавшись серого рассвета, он оседлал Звёздочку и медленно двинулся по лагерю, всматриваясь в лица сидящих у костров. Он знал, что с Ферзеном прибыли те, кто смог вырваться в апреле из Варшавы, и надеялся встретить уцелевших друзей или кого-то, кому известна их судьба. Вигеля Алексей узнал не сразу. Он проехал мимо со спины друга и остановился, услышав голос, показавшийся ему знакомым.
— Вигель?
— Алёшка!
Вигель обернулся, вскочил, и в следующую секунду оба сжимали друг друга в объятиях.
— Живой, чертяка!
— Алёшка, как я рад! Ты-то здесь откуда? Уехал тогда, не сказав ни слова… Где был-то?
Друзья отошли от костра и, разговаривая, медленно пошли по