– Как надоели…
Я расположился в ложементе пилота, Мария рядом. Я поднял ховер и быстро повел его прочь. На максимальной скорости.
Мне не нравилось, что он за спиной. Уистлер. Он мог прихватить камень…
Звук. Звонкий, необычный, я оглянулся.
Барсик дрожал всем телом, дергал задней лапой, когти скребли по сапфиру фонаря.
Уистлер обхватил пантеру за шею и душил… нет, не душил, медленно сворачивал голову.
– Фрейя! – прошептал Уистлер. – Фрейя!
Барсик замер. Замер.
Хруст.
Лапа перестала дергаться.
Мария обернулась. Всхлипнула. От ужаса.
– Стой! – заорал Уистлер.
Я остановил ховер. Где-то над тундрой. Четыреста метров до земли. Ховер повис.
– Опомнись… – шепотом попросила Мария. – Это ведь… все еще можно поправить…
Крови слишком много, позвонки раскрошились, острые обломки разорвали большие шейные артерии, кровь ударила в горло и в пасть, растеклась между ложементами.
Уистлер откинул фонарь и вышвырнул Барсика из кокпита, обыденно, как мусор. Мария закрыла глаза ладонями.
Я…
– Время есть смерть, – сказал Уистлер.
Я опять не знал, что дальше, почему-то тут совсем не было ветра. На этой высоте всегда ветер, остывающий воздух сползает с ледников, разгоняется над морем, собирается у километровых прибрежных скал, сжимается у скал, выдавливается в небо ледяной стеной, и снова начинает разгон над тундрой, ровной. Ховер остановился в остановившемся мире, и через секунду я почувствовал, как мир начал двигаться вокруг нас, медленно, как часовая шестеренка. Точка Немо.
– Полетели! – приказал Уистлер.
Я опустил фонарь.
– Да полетели же! – крикнула Мария. – Полетели!
Я не мог сдвинуть машину, пальцы онемели, чувствительность исчезла, омертвение, сенсоры не схватывали.
– Очнись, Ян! – крикнула Мария. – Очнись!
Полетели.
Через двадцать километров начался дождь.
Через семь минут я поставил ховер на грунт между зданием Института и «Тощим дроздом». Уистлер пнул сапфир, откинул фонарь, выскочил под дождь и кинулся ко входу. Мы остались в ложементах.
В кокпите пахло шерстью и кровью, я отметил, что кровь искусственного животного пахнет как настоящая, тем же железом и тем же страхом, и по цвету она тоже не отличалась, красная. И густая, Уистлер угодил в нее левой ногой, и остались следы, дождь попадал внутрь, размывал кровь, сам дождь пах кровью…
Меня замутило, сильно, как никогда в жизни не мутило, я вывалился из ховера на грунт, бедную землю, раскисшую от дождя.
Тошнило. Не успел.
Рядом возникла Мария. Бледная.
Третий раз не успел.
– Барсик… мне кажется, он был настоящим, – сказала она.
– С чего ты взяла?
– Он не хотел умирать, я видела… Это было заметно. Разве искусственным животным не все равно?
– Не знаю.
– Наверное, надо про это… сообщить.
– Наверное, – согласился я.
Штайнеру. Кассини. Шуйскому. Всем. Хотя я не знал, как об этом следует сообщать, я никогда не оказывался в таких ситуациях. Брат, пожалуй, был прав, я не готов.
– Это… дико… – сказала Мария. – Я не знаю, что… Он собрался к Штайнеру…
Мария поглядела вверх. Здание института терялось в дожде.
Я побежал ко входу.
Мария догнала меня в холле.
– С ним надо что-то делать. Ян…
Я быстро шагал к лифту.
– Ян, ты что думаешь… Что нам дальще…
Под блистающей Иокастой, прекрасной, как глаза Дианы.
– Поднимемся к Штайнеру. Какой уровень?
– Четвертый…
Несколько секунд, можно задержать дыхание.
Номер Штайнера оказался рядом с лифтом. Мы вошли.
Номер Штайнера был похож на мой, на потолке объемная карта ойкумены, в остальном похож. Уистлер стоял посреди номера, держался за голову руками.
– Где Штайнер? – спросила Мария.
Штайнера не видно.
– Поток… это… это никак не связано, я сам это понял… недавно…
Уистлер постучал пальцем по виску.
– Не машина… Им нельзя управлять… с ним нельзя договориться… Вы не представляете глубину… его…
Уистлер потер щеку, размазал по лицу кровь.
Голода.
– Тебе нужна медицинская помощь, – сказал я. – У тебя стресс.
Глупость, при чем здесь стресс.
– Переутомление, возможно, травматическое, – сказаза Мария. – Я позову доктора Уэзерса.
– Не спеши, доктор Уэзерс… он же всегда с нами рядом… королева всегда… как и ты, Мария, как и ты…
Уистлер сел на пол. Мария не спешила.
– Истерическая атака. У тебя болит голова? Слышишь меня?
– Бесконечность – это тюрьма, – ответил Уистлер. – Нет стен надежней, чем те, что не имеют пределов… какая безжалостная ирония… Мы вольны лететь куда угодно, и именно поэтому не можем полететь никуда… Вселенная составлена из пошлейших парадоксов… может, в этом разгадка? Сойер… Ах, Сойер…
Сойер мог решить все в первый же день, но не понял такого прозрачного намека! Ведь вопрос в гармонии… Актуатор должен взметнуть бездонный мост, и держатель ключа, ужаснувшийся свершившемуся безобразию, исправит созданную нами дисгармонию и в один ослепительный миг прочертит путь через белые волосы…
– И тут мы ухватим его за бороду!
Я вспомнил про модулятор погоды – мы оставили его на берегу реки, забыли. Заряда хватит на сорок лет. Сорок лет на берегу реки всегда будет зима и радуга, в память, пожалуй, о Барсике.
Мария огляделась, словно ждала, что появится еще кто-то. Штайнер, Шуйский.
– Что, если задача синхронной физики не в этом? – спросил Уистлер. – Что, если ее назначение – наглядно показать нам, что мы в банке? Что выхода нет? А для того, чтобы найти выход, нужны усилия, гораздо большие? Синхронная физика не ответ, она вопрос…
Мария слушала. Я поглядывал на потолок, который звездное небо. Глизе, Кепплер, Иокаста, Линн, Дита, Уэллс сияли над нашими головами.
– Барьер Хойла… Это не барьер, Ян, это и есть твердь. Едва мы высунули нос за границу гелиосферы, как получили по этому носу… болезненный щелчок. Не только вы скребете небо, и небо скребет вас… Но это еще не самое веселое, все гораздо, гораздо веселее…
Уистлер безумно хихикнул.
– Барьер фиксируется лишь в момент опрокидывания, сами понимаете, на Земле опрокидывание нельзя повторить… А значит, зарегистрировать барьер нельзя. Значит, мы не можем утверждать, что его нет… что это не поле… А если это поле?
Мария разглядывала номер.
– Что? – спросила она.
– Поле, – повторил Уистлер. – Поле везде… Как реликтовое излучение… всегда… Что, если вся наша история разворачивалась внутри поля Хойла? Каждый шаг, с момента первой белковой плесени… А? Hexekuss, как клеймо…
Уистлер скривился.
– Где Штайнер? – спросила Мария.
– Убежал… – ответил Уистлер. – Я хотел поговорить с ним о полете, о небе и о ключах… но он убежал…
Уистлер приложил ко лбу ладонь.
– Это скоро закончится… Знаете, Дель Рей за несколько часов до смерти все понял… Помните… Помнишь, Мария?
Я был уверен, что Мария промолчит.
– Дорога к виселице идет через танцующие лужайки, – сказала Мария.
Уистлер закрыл ладонью глаза.
– Браво… – прошептал