– И как они обстоят? – Мингю вытирает поврежденный сгиб локтя рукавом больничной пижамы, что не укрывается от взгляда мужчины, который неодобрительно качает головой, а затем напрягается, когда переворачивает лист на планшете. А потом еще один. И еще.
– Это будет тяжело услышать, но… Мм, вы уверены, что не хотите поговорить наедине?
– Говорите уже, – раздражается Мингю. Ему все равно нет дела до диагнозов – ничего нового он не услышит.
– Если верить вашим симптомам и анализам, у вас опухоль в мозгу и последняя стадия рака легких, однако МРТ и рентген не выявили ни того, ни другого. Это первый такой случай на моей практике. Мы пока не можем поставить вам точный диагноз. – Врач пытается держать лицо, озвучивая все это, но Мингю все равно видит, что спокойный тон дается ему с трудом. – Мы переведем вас в другую палату и назначим комплексную терапию, потому что ваши показатели ухудшаются и неизвестно, когда вам станет еще хуже. Необходимо провести еще ряд анализов, чтобы…
Мингю ржет. Серьезно. Он запрокидывает голову, смотрит в потолок и громко смеется. С ним все в порядке, но он все равно умирает. Какая забавная шутка от мироздания, он правда оценил. Смех обрывается кашлем, и Мингю затихает, сглатывая привкус крови.
– Не надо никаких анализов. Я выписываюсь.
– Что? – Лицо мужчины вытягивается. – Нет, вам категорически запрещено покидать больницу сейчас, вы едва на ногах стоите, мы просто не можем вас отпустить.
– Можете и отпустите. – Мингю даже не смотрит на него. – Меня никто не имеет права держать здесь насильно.
– Чонхо-щи, поговорите с ним, прошу вас, нельзя допустить, чтобы в таком состоянии…
– Если он решил уйти, значит, мы уйдем, – отзывается тот, только сейчас оборачиваясь.
Мингю слышит звон лопнувшей внутри струны, когда видит его лицо. И глаза. Такие глаза бывают лишь у людей, что осознали и приняли свою скорую гибель.
Врач несколько секунд смотрит то на одного, то на другого, а затем достает из нагрудного кармана ручку и щелкает ею, тяжело вздыхая и примешивая к уже имеющейся безысходности в комнате свою собственную.
– Надеюсь, вы осознаете, на что идете. – Он чиркает что-то на листах, прикрепленных к планшету. – На выходе вам надо будет заполнить документы о добровольной выписке и отказе от претензий к больнице.
Мингю не сводит с Чонхо глаз: ни когда тот спустя десять минут застегивает его рубашку, сидя перед ним на корточках, потому что Мингю не слушаются пальцы, ни когда он закрывает шторы, ни когда расписывается в документах на ресепшн, чудом попав на нужную строчку. Ни когда Чонхо подхватывает его за локоть перед раздвижными дверями, ибо Мингю не только пальцы не слушаются, но и ноги. Душа – тоже. Она мечется в его теле, будто птица с заляпанными нефтью крыльями. Ей уже не взлететь. Но так хочется.
У выхода их встречает Дахён. Она подскакивает со скамейки и быстрым шагом приближается к ним. Мингю ждет вопросов или хотя бы сочувствующих взглядов, но над ним молча раскрывают зонтик от солнца и протягивают бутылку воды, неуверенно приподнимая уголки губ. Он берет бутылку, смотрит на купол белого зонта, сквозь который видно узор из бисера, и жмурит глаза.
Они едут в машине в полном безмолвии первые пять минут, а затем Дахён снова начинает говорить про погоду, какую-то телепередачу и прочую ерунду – прямо как когда она встретила их на вокзале. Мингю слушает вполуха, смотрит в окно, прижавшись лбом к стеклу, и слабо улыбается. Опустошает бутылку с водой как раз к тому времени, когда машина сворачивает к дому.
– Полежи пока, – говорит Чонхо, когда они заходят в гостевую комнату.
– Я не хочу.
– Полежи, – настаивает он и уходит, оставляя дверь наполовину открытой.
Мингю честно пытается, но солнце за окном слишком яркое, а в груди, напротив, предельно пусто и скребет по ребрам, потому что он не может быть один сейчас. Он встает с кровати и выходит в коридор, медленно идет к лестнице и замирает, вовремя схватившись за перила, так как мир на секунду опять плывет.
– Нам надо уехать сейчас, – слышит он голос Чонхо.
– Почему сейчас? Мингю не в том состоянии, чтобы ехать на поезде, ты и сам понимаешь. Он только вышел из больницы, ему нужен покой и… – Дахён взволнована и говорит громким шепотом, но Мингю все равно может разобрать каждое слово.
– Я знаю. Но нам нужно уехать. Прости, я понимаю, что тебе бы хотелось, чтобы я погостил у тебя подольше, но… Я не могу.
– Господи… – Голос женщины стихает; слышится звук посуды, словно достают стакан из сушилки. – Дело же не в этом. Я знаю, что мы еще увидимся, но Мингю…
– Мам. – Чонхо кажется жестким и потерянным одновременно. Будто он настаивает на чем-то до упора, но в то же время сдается на растерзание. – Просто поверь мне. Так надо.
– Хорошо. – Дахён ставит стакан на стол. – Но я отвезу вас в Сеул сама.
– Это же больше четырех часов на машине, вовсе не надо…
– Надо. Можешь даже не спорить со мной.
Мингю отталкивается от перил, делает шаг обратно в сторону комнаты. Замирает на пороге и склоняет голову, трет глаза до жжения, раздирает кожу губ зубами. И не может выдавить из себя ни звука.
Береги время.
Он не смог. Он не сберег. Его время – то время, что он мог быть рядом с Чонхо, – оно тлеет ржавым песком у ног. Его сдувает прибрежный ветер, вдаль уносит, мешает с закатом, вкрапляет пазлами в сиреневое небо. Этого времени больше нет. У Мингю в руках целый мир, но в то же время бесконечное ничего.
Он не смог сберечь.
Почему?
– Эй, – Чонхо заглядывает в комнату, – я соберу наши вещи.
– Хорошо. – Мингю даже не оборачивается, стоя у окна. Смотрит на ворота внизу. Чувствует, как в его лодыжку тычется влажный нос Куки, но не может даже наклониться, чтобы погладить пса, который, кажется, скучал по нему. – Сколько я был в отключке? – Он подается чуть вперед, опираясь плечом о стену, все так же смотря вниз, на сад.
– Двое суток. – Чонхо берет рюкзак с кресла; Мингю боковым зрением замечает, как тот оглядывается и начинает заталкивать в него вещи.
– Ясно.
Они уезжают через час. За несколько минут до того, как они покидают дом, на пороге показывается Дасом, которая держит